Асафетида
Шрифт:
Маша ему: “Ты что же, батюшка, с сыном творишь!”. А он ей: “Не сын он мне, сжечь его надо”. В молодости-то Маша сильная баба была, кочергу у него выдернула да по вершку приложила. Сильно! Испугалась, что насмерть, да послушала: дышит – видать, грива спасла. Как тебя в колыбель положила, Татьяну пошла по квартире звать. Подозревала, что он и с ней что-то сделал, а оказалось, что она сама с собой сделала: глядь в уборную – в петле висит. Живая еще была, да не успели спасти.
Затем я узнал, что Георгий после оказания медицинской помощи тем же вечером был арестован. Позже суд признал его вину по 102-й советской статье: “Умышленное убийство
– Куда? – Не смог удержаться я.
– В Богданово. Куда ж еще?
– А он жив?
– Не слыхала, чтоб умирал, но и, что живой, не слышала. Вряд ли. Двадцать лет прошло. Никак найти его хочешь?
– Нет, конечно.
Процесс Филаретова тянулся год с лишним: обвинению не хватало улик, и, в первую очередь, тела малолетней жертвы. Священник отрицал вину, без конца повторяя, что местонахождение сына ему неизвестно. То же самое отвечала и бабушка, когда ее допрашивали вместе с полусотней свидетелей из “Красной Руси”. Вызывать на допрос ее пришлось уже из Острова, но спешный переезд у милиции не вызывал никаких подозрений: колхозники, кто мог, в те годы разъезжались по городам.
Поздним вечером после трагедии, когда подруга с незнакомым младенцем на руках появилась у нее на пороге, тетя Зина принялась умолять ее решить вопрос законным путем. Бабушка не отступала. К уговорам подключился и дядя Леша, когда вернулся с работы.
Ребенка, говорил он, без согласия родителей перевезли в другой населенный пункт, что означает похищение, возможно, заранее спланированное. Бабушка была единственным свидетелем того, что случилось в квартире Филаретовых, и тот факт, что она же нанесла отцу травму тупым предметом, не добавляло ей веры в глазах будущего дознавателя. Он не сомневался, что мальчика вернут законному отцу, а бабушке повезет, если отделается условным сроком.
Отступать было некуда, и решили пойти на авантюру с опекунством. Дядя Леша по своему милицейском ведомству уладил дела с переездом, тетя Зина – с документами на внезапного внука. В Острове бабушка устроилась на завод, но, пока не сняли жилье, мы гостевали у них почти полгода.
– Не думала, что всплывет это когда. А вот как вышло. – Не меняя интонации, тетя Зина громко всхлипнула. – Ты не волнуйся, главное. Учись. Проживем.
Это не были слова на ветер. На прошлой неделе я получил на свою банковскую карточку уже второй за два месяца перевод. Оба были в пол бабушкиной пенсии. Плюсуя с повышенной стипендией, выходил вполне себе прожиточный минимум, даже если добавить питание.
– В гости на каникулах приезжай! Юля будет! – Категорично приглашают меня.
Я обещаю подумать. От Пскова до Острова 50 километров езды. Транспорт ходит с интервалом в час.
– А шлепанцы как же? – Вспомнил я, уже успев попрощаться.
– А она их не выбросила разве? Собиралась ведь! Наши это с дядей Лешей были, Царство Небесное. В бассейн ходили в них, “грибковыми” дразнили. Я новые купила, эти выкинуть поставила, а Маша: “Погоди, постой!”. Историю про них сочинила.
Напоследок еще раз отблагодарив свою попечительницу, я достаю с полки “новый” фотоальбом. “Старого” с отцом и матерью, который задевался куда-то еще при островском житье, как я подозревал в глубине души, никогда и не существовало.
За десятилетия кожзам напитался жирной пылью, и, тронув переплет, хочется вымыть руки. Нужный снимок по памяти я нахожу сразу. На переднем плане бабушка, совсем молодая, обнимает крупного курчавого пса. Похожий на черного терьера, он пришел в колхоз неизвестно откуда: сначала она подкармливала его, потом приютила. Сзади – та самая панорама центральной усадьбы “Красной Руси”, которая и при жизни колхоза, если вглядеться, имела удручающе-запущенный вид. Фотография сделана напротив клуба, стекла в котором еще целы.
Хоть деревенское суеверие и запрещает фотографировать животных, пес присутствовал на многих снимках в альбоме и, больше того, удостоился отдельного портрета, с которого, хоть и был давно на том свете, глядел на зрителя веселыми собачьими глазами. Кто фотограф, неизвестно: предположительно, сельский любитель с черно-белым “Зенитом” или “ФЭДом”.
Когда появился я, бабушка сдала очень быстро: это видно по городским фотографиям. На групповом портрете с тети Зининого юбилея, хоть они и одноклассницы, она рядом с моложавой именинницей выглядит дряхлой старухой. Праздничный стол сервирован салатами, бутербродами, мясной и сырной нарезкой, из напитков – лимонад трех видов и морс в кувшине “для стариков”. Следом за юбиляршей на диване – Юля, Уля и тощий юнец, ростом ниже обеих, с лицом будто вырубленным несколькими взмахами топора и прической, похожей на рассыпанную по голове столярную стружку. На следующем курсе я побрился наголо, но вышло еще хуже. Скоро вернув себе старую прическу, я решил больше ничего не менять.
Впервые со дня похорон разревевшись не по-мужски, я никак не могу совладать с собой. От слез двоится в глазах, так что, подойдя занавесить шторы, я замечаю над соседней пятиэтажкой два месяца рогами друг к другу. Подняв с ковра и вытерев слезы грязной майкой, смотрю в окно снова, но над домом уже нависает туча, сквозь которую едва пробивается грязно-оранжевое пятно. Сосед на скамейке, завидев меня, складывает ладони на груди в скорбном жесте. Когда он задирает голову в мою сторону, в свете фонаря на распахнутом горле становится видна странгуляционная борозда бледно-пурпурного цвета.
6. Праздник
Та же фотография с мохнатым псом, оставшимся за обрезом овала, и притушеванными строениями “Красной Руси” украсила крест на бабушкиной могиле. Крест был временный, и в агентстве советовали обойтись табличкой с датами жизни, но тетя Зина настояла на своем.
Когда заговорили о кладбище, Орлецы были отвергнуты ею сразу при полной моей поддержке. Нам обоим с трудом удавалось представить, что погребенным может быть уютнее, чем живым, на этом поле, продуваемом насквозь всеми ветрами, где, откуда ни глянь, ряды могил уходят за горизонт, открывая наблюдателю метафорический вид на бескрайнее пространство смерти. За тридцать действующих лет главный псковский некрополь сам разросся уже до габаритов живого города, да и численность “населения” соответствовала.
– Вот, другое дело совсем, – довольно пробубнила бабушкина подруга, когда нам показали участок на Богословском. – Деревья, кустики, благодать. И места родные.
Решить вопрос с погребением на древнем погосте, официально закрытом, ей помогли чиновничьи контакты. Здесь же, в Иоанна Богослова, договорились и об отпевании, но за день до похорон настоятель попал в больницу с тяжелым пищевым отравлением грибами. Об этом сообщил тете Зине батюшка Алексий из Василия на горке: он позвонил ей сам и любезно предложил принять усопшую.