Асафетида
Шрифт:
Добравшись неспеша до колонки происшествий, я прочел об очередном изувеченном трупе в лесу. Погибла пожилая пациентка Хиловской лечебницы, тело которой обнаружили в болоте неподалеку от территории. Комментарий Чертовки53 подводил циничный итог, что ехать в этот “с позволения сказать, санаторий” и стоило-то разве только за смертью. Судя по всему, она сама недавно вернулась с лечения.
После шел репортаж о трагедии в кремле, причиной которой эксперты назвали ветер аномальной для зимы двенадцатибалльной силы по шкале Бофорта. Имя единственной жертвы не разглашалось.
В обсуждениях статьи было скучно, не считая краткого исторического исследования от пользователя под ником Профессор. Цитировалась Псковская третья летопись за 1400 год: “Бысть боуря велика, и с Святыи Троицы крест боуря сломила, и пад на землю и весь разбися”. В числе прочих знамений (затмение солнца, луны, “хвостатая звезда”, непонятные “два месяца в небе рогами друг другу”) событие сулило горожанам череду страшных бедствий, отметивших начало XV века в истории Псковской вечевой республики. К сообщению было прикреплено с десяток отсканированных страниц из Полного собрания русских летописей.
Смрад пожарища так и стоял в носу. Не стерпев, я вылез из-под одеяла и прошелся инспекцией по обеим комнатам, кухне и прихожей. Горелым пахло везде, но у входа сильнее всего. Памятуя о том, как в сентябре заискрил счетчик на лестничной клетке, и Точкин заливал его пеной из личного огнетушителя, мне не хотелось искушать судьбу.
На сей раз позаботившись о том, чтобы натянуть штаны, я вышел в подъезд и посветил на электрошкаф. Воздух в прямоугольном луче телефонной подсветки был совершенно прозрачен.
В двери напротив осторожно зашевелился замок.
– Не спится? – Приветствуя меня, Точкин тронул фуражку за козырек. Невзирая на ночной час, на нем был оливковый китель и такого же цвета брюки с острыми стрелками.
– Вы запах горелого не чувствуете?
– Никак нет, – лейтенант с ответственным видом повел носом, прикрывая дверь за спиной.
Я отмахнулся, что, наверное, приснилось и уже собрался уйти, но был остановлен вопросом:
– Кошмары мучают?
– Да.
– А какие? – Полюбопытствовал сосед.
– Эротические, – ответил я, рассчитывая, что допрос на этом будет окончен.
Тут что-то украдкой звякнуло в квартире, смежной с Точкиным: бабе Наташе, как и нам, кажется, не спалось.
– Пойдемте чаю выпьем, – понизил он голос, тоже услыхав звук. – Травяной будете?
Мы давно не встречались, и, разглядев меня в свете люстры в прихожей, Точкин был поражен моей худобе.
– Нервное истощение, – поспешил успокоить я.
Точкин покачал головой, но не проронил ни слова и церемонным жестом пригласил меня в комнату. Жилище его с крохотной кухонькой и прихожей, где вдвоем было не разойтись, зеркально повторяло наше за вычетом задней спальни.
Шторы была раскрыты. Сквозь тюль пробивался свет трех дворовых фонарей.
– На диван присаживайтесь, – крикнул он из кухни.
Иной мебели для сидения в комнате не было. К дивану-книжке был приставлен стол-книжка, у которой хозяин распахнул, забежав на секунду, одну створку. Напротив стола громоздилась “стенка” советских времен. В книжном отсеке рядом с Библией с золочеными буквами на корешке выстроились недлинной шеренгой несколько томов “Библиотеки всемирной литературы”: прищурившись, мне удалось разглядеть “Преступление и наказание”, “Дон Кихота” в двух томах и "Декамерон" Боккаччо. Остальной объем был забит историческими романами и фантастикой, вроде Лавкрафта, в кричащих обложках 1990-х годов. Небогатая библиотека была педантично расставлена по цвето-ростовой системе.
В среднем ярусе за стеклом экспонировались хрусталь и фарфор. Зеркальный задник умножал вдвое богатство ушедшей эпохи. Открыв одну из дверок, Николай достал чайные кружки в нежный розовый цветочек и две хрустальные розетки.
Отлучившись вновь, он вернулся с литровой стеклянной банкой и разложил по блюдцам желто-коричневого повидла:
– Грушевое! Угощайтесь! – Настоятельно порекомендовал он и тут же снова скрылся из виду.
Справа от подоконника у хозяина был сооружен красный угол. На самодельной полочке из ДСП в ряд стояли Спаситель, Богоматерь, Рублевская Троица в маленьком списке и еще какой-то святой в сусальном золоте.
Со стены напротив, кто черно-белыми, кто цветными глазами, на небожителей взирали миряне: женщины, дети, мужчины. Последние доминировали и почти все были в армейской форме. К фотографии молодого десантника была привинчена медаль “За отвагу”. Рядом в таком же голубом берете красовался мужчина постарше с аккуратно подстриженными усами. Среди помутневших от времени снимков один, совсем старинный, напомнил мне портрет героя Первой мировой из школьного учебника, имени которого я, как ни старался, не смог выудить из памяти. В чертах орденоносца с подкрученными вороными усами угадывалось фамильное сходство.
Дверь в кладовку у хозяина была снята вместе с петлями. Внутренность, сколько хватало обзора, занимал уборочный инвентарь: швабры, веники, круглые и квадратные ведра. Посредине возвышалась груда ветоши, которая на моих глазах внезапно заворошилась, и наружу полезло что-то темное. Я уже приготовился к очередному кошмару, но выбравшееся существо оказалось живым черным котом.
– Уголек, – представил кота Точкин, шагнув в комнату. На этот раз он держал тарелку с нарезанным батоном. Полуприсядью кот сделал несколько робких шагов по паласу, не отводя от меня взора.
– А это Ворон, – объявил Николай, легонько ткнув пальцем в предмет на верху стенки, который я до сих пор принимал за меховую шапку. Чтобы дотянуться, Николаю пришлось встать на цыпочки. Разбуженный кот одарил сначала хозяина, потом меня ненавидящим взглядом желто-зеленых с искорками глаз.
Выяснилось, что Ворон с Угольком не родственники, а “как бы друзья”. Первого еще котенком Точкин подобрал на работе, то есть в подъезде: накормил, попоил молоком и устроил у себя дома.
Место на верхотуре было облюбовано им сразу. Когда не спал, он имел обыкновение обозревать свои маленькие владения с вышины, совершенно оправдывая свое грозное птичье имя, а вниз спускался только в туалет или перекусить.