Асафетида
Шрифт:
На территории Довмонтова города храмов больше не строили. И, хотя мысль воспроизвести его в былом виде посещала время от времени, реставраторы ограничились пока что аккуратно оформленными фундаментами и стендом для посетителей.
Возле этого стенда я и повстречал одинокую Олю. Увидев меня, она бросилась поправлять мой выбившийся из-под куртки шарф, хоть сама уже успела продрогнуть.
– Так и не ешь ничего?
– Почти, – стометровку шагом я одолел с трудом: удары сердца отдают в череп как топор дровосека.
– Хоть отруби купил?
– Купил. Не помогает, – еще на прошлой неделе
– Все-таки к врачу надо! – Упрямо твердит Оля.
Я же понятия не имею, где находится наша поликлиника: всю жизнь меня лечила бабушка.
На мощенной булыжниками дороге мы обгоняем пару пожилых эстонцев. Под деревянным навесом по верху стены гуляют подростки, тоже иностранцы, судя по размашистым жестам и курткам в кричащий узор.
– С кем будешь Новый год встречать? Один? – Вдруг удивляет меня вопросом она. – Приходи ко мне.
Сидеть за праздничным столом с чужим семейством мне хочется еще меньше, чем быть одному:
– Давай лучше ты ко мне.
– Давай! С меня – салаты.
Когда мы проходим под внутренними крепостными вратами, Святая Троица открывается нам в своем исполинском величии. Не считая телебашни, в Пскове ничего выше до сих пор не построили. Золотой купол над горизонтом можно разглядеть не только из любой точки низкорослого Старого Запсковья, но и километров за 10 на подъезде к городу по Гдовской трассе.
Возле собора группа разновозрастных женщин внимает лекции с характерными церковнославянскими интонациями. За движением безбородого гида, у которого из-под пальто выбивается ряса, рассеянно следит девочка-подросток с приоткрытым ртом. На голову ей натянут капюшон поверх вязаной зимней шапки. Одетая по-нищенски старушка цепко держит дурочку за руку.
В конце 1930-х годов, сообщает экскурсовод, в Свято-Троицком кафедральном соборе большевики открыли музей атеизма, главным экспонатом которого стал закрепленный под куполом гигантский маятник Фуко. Богослужения возобновились только в 1941-м, когда город заняли нацисты. Так называемая Псковская православная миссия, трудившаяся по всему Северо-западу на оккупированных территориях, сумела при содействии немецких властей открыть более трехсот приходов в Ленинградской, Псковской и Новгородской областях. Большинство из этих церквей остались действующими и после войны.
Девочка переводит глаза на ворону, приземлившуюся на металлический скат. Со стороны Великой на кремль наползает чернота. Туча, хоть на дворе декабрь, напоминает грозовую.
От ураганного порыва Оля, и без того крохотная, съеживается до размера ребенка. Проповедник, повышая баритон, перечисляет мертвецов в соборной усыпальнице. Когда он доходит до Николая Блаженного, в миру Микулы Салоса, где-то близко гремит кровля.
В объявленное гидом свободное время пара женщин отправляется осмотреть крепость, остальные слишком устали. Из собора выпархивает стайка местных богомолиц в одинаковых будто с одного конвейера платках и приветствует пилигримок благостными, но одновременно с тем заговорщическими улыбками. На заданный вопрос те бросаются наперебой объяснять, что прибыли из Новгорода и, хоть тур однодневный, успели уже поставить свечи в Печерском монастыре, и сейчас на автобусе поедут ставить в Елеазаровском. Грех говорить, конечно, но Псковский Троицкий собор – ни в какое сравнение с их новгородской Софией: в Псковском и места больше, и света, и дух особенный.
Игнорируя беседу, из толпы выплывает ухоженная дама лет под 50. Смиренный макияж приличествует цели поездки. Не дойдя нескольких шагов, она становится на песок напротив замурованного оконца в белой стене. Подруга направляет объектив смартфона.
Железо грохочет прямо над головами. Перекрикивая ветер, фотограф командует улыбнуться. Модель заправляет выбившуюся из-под платка непослушную прядку и выставляет вперед ногу в сапожке на острой шпильке. В этот же миг в вышине раздается громоподобный удар, потом свист – и нечто, подобное золотой молнии, проносится по направлению вниз.
Подняв взгляд, я вижу, что креста на куполе больше нет. У распластанной женщины из спины торчит двухметровая пика с перекладинами по бокам. Тело будто гвоздем прибило к песчаной поверхности. Как по кровостоку по трещине в сусальном золоте струится багровый ручей.
Я слышу несколько женских возгласов и один мужской. Богомолицы, из тех, что посмелей, окружают тело, но не решаются прикоснуться. Кто-то набирает “скорую”.
– Не к добру, – шепчет пухлая старушка в траурном черном платке.
Оля запоздало вскрикивает. Песок буреет, поглощая кровяную лужу, что расплывается из-под мертвого тела.
4. Защита
Мы решили не тратиться на кафе и отметить защиту в бане. Нас пригласила Варя. Я был с ней как будто смутно знаком, но на занятиях не встречал ни разу, хоть Лера с Викушей и убеждали меня на пару, что она перевелась к нам из другого вуза еще месяц назад, с первого дня не пропустила ни лекции и успела подружиться со всеми.
Ростом наша новая одногруппница уступала даже миниатюрной Оле, не говоря об остальных девчонках, и имела телосложение щуплого ребенка. Из-под цветастого платка на голове не выбивалось ни одного волоска, и блондинка Варвара или брюнетка, оставалось только гадать. Вокруг тонких бедер на манер банного полотенца была обернута и заткнута спереди юбка, сшитая из трех разномастных полотнищ: в красную клетку, в голубую клетку и черного. Рубаха с орнаментом болталась мешком. Квадратные нашивки на плечах с таким же традиционным русским узором напоминали широкие погоны. Сходство с манекеном, на какие в музеях надевают народные костюмы, завершал грязно-белый холст, наглухо в несколько слоев обмотанный вокруг лица. Ощутив на себе мое пристальное внимание, Варвара хихикнула из-под своей тряпицы, шутливо замахнулась березовым веником, но тут же, смутившись, выбежала вон из парной.