Асафетида
Шрифт:
Гостей, особенно навязчивых, Ворон просто не терпел. Когда Любимов, заглянув к Точкину однажды навеселе, сунулся к нему на шкаф “покыскысать”, кот недолго думая прокусил ему ноздрю насквозь, так что получилась готовая дырка для пирсинга. С тех пор капитан старался держаться от него подальше, а скоро приволок другого кота, такого же черного, и торжественно вручил Точкину “для комплекта”. Это был Уголек.
За пару недель до того Андрей, заслышав крики в гаражах, вырвал его из рук двоих подростков-садистов. Если б не аллергия супруги Татьяны, которая обнаружилась внезапно, Уголек так и остался бы у Любимовых, но, когда стало ясно, что симптомы не уходят, и будет только хуже, зверь,
Познакомив меня с питомцами, Точкин шагнул к портретам в групповой рамке. Выяснилось, что не только дед его, не разменявший при жизни и четвертого десятка, но также отец, мать, и брат Сергей давно мертвы. Имелись еще какие-то родственники из Новгорода, но с ними Николай не выходил на связь в последние годы, и существовал почти в полном человеческом одиночестве, если не считать регулярные визиты Андрея Любимова.
Тот в девяностые служил на Кавказе под началом брата Сергея и с младшим Точкиным познакомился уже после гибели командира. Сам он, тогда еще старлей, вернулся из горной командировки с осколком в позвоночнике и сначала думал комиссоваться, но не комиссовался и перевелся в дивизионный штаб на должность, среднюю между снабженцем и финансистом. Там он с годами незаметно получил “капитана”.
Отца Николай помнил только по фото и “большим зеленым пятном”, но мать, когда пришло известие о гибели Сергея, еще была жива. Она нашла в себе силы пережить потерю старшего сына, хотя категоричное решение младшего, круглого отличника, пойти по стопам старшего было принято ею с трудом. В десантное училище не брали по росту, и Николай решил поступать в Военный автомобильный в той же Рязани.
Когда на Кавказ снова ввели войска, он только успел закончить институт. В горах вчерашний выпускник пробыл недолго. В первом же сражении, когда их колонна была атакована противником в лоб, лейтенант автомобильного взвода Николай Точкин на своем грузовике протаранил вражескую бронемашину. От столкновения с воспламенился бензобак. Взрывом водителя выкинуло из кабины, и это спасло ему жизнь, хотя поначалу так не казалось. После боя санитары отложили его, наскоро констатировав смерть в бездыханном теле. Только спустя несколько часов, уже в “морг-палатке”, он пришел в сознание и сам выполз на свет, до истерики напугав пьяного дежурного.
После ранения у Николая отнялись ноги. Доктора в госпитале наскоро залечили ожоги и с диагнозом “психогенный паралич” дали направление в профильную больницу. Там он провел следующие месяцы: благодаря нейролептикам, начал вставать, потом ходить понемногу, а, когда выписался из клиники, застал мать уже со вторым инсультом. С постели она не поднималась и не узнавала Николая, называя его именем то погибшего сына, то мужа, а скоро и сама упокоилась на Орлецовском кладбище рядом с родными.
Хоть с войны прошло уже несколько лет, Точкин до сих пор находился под врачебным наблюдением, и с того первого раза дважды еще ложился на стационар. Ноги слушались его с перебоями и, как часто случалось, могли отказать в самый неподходящий момент. Получив отставку по инвалидности, он устроился убирать подъезды в нашей и нескольких соседних пятиэтажках. Работа оказалась удобной: ходить было недалеко, а приступы паралича, когда таковые случались, он пересиживал на лестнице.
Именно в такой позиции между первым и вторым этажом мы и застали его, впервые переступив порог нового дома. Было это прошлым летом. По социальной программе нам дали квартиру, и мы съехали из малосемейной общаги в районе Ипподрома, где я провел большую часть жизни.
“Разрешите представиться. Лейтенант Точкин,“ – объявил, увидев нас, в тот первый день сосед, поднялся со ступеней, улыбнулся, крепко пожал мне руку, поклонился бабушке и помог перетаскать кутюли на этаж. Что его зовут Николай, мы узнали позже – от соседей. Устрашающие рубцы от ожогов по всему лицу были первым, что, глядя на Точкина, бросалось в глаза. Однако вряд ли кто назвал бы внешность лейтенанта отталкивающей или, того больше, уродливой. На месте бровей у него были два шрама, но ясные глаза под ними светились добротой.
Переведя взгляд с парадной офицерской формы на швабру, которую наш новый сосед сжимал в руках наподобие винтовки, бабушка не сразу сложила концы с концами. Она терпеливо выслушала его рассказ о недавнем явлении Богоматери в часовне Георгия Победоносца при 76-й гвардейской десантно-штурмовой Псковской дивизии и даже умудрилась что-то поддакнуть, но, едва за помощником закрылась дверь, вынесла шепотом беспощадный диагноз: “Дурачок”. То, что первым встреченным нами человеком в новом доме, оказался такой божевольный Точкин, она расценила как добрый знак, но всякий раз, когда при встрече в подъезде он ненавязчиво приглашал нас выпить чаю, у нее находился повод отказать.
Мой собственный покойный отец был военный летчик, так же, как и дед, который летал на Ми-26 и вместе с бабкой-медсестрой участвовал в ликвидации аварии на ЧАЭС – оба скончались от лейкемии еще до моего рождения. Рассказав об этом, я спросил у соседа, все ли предки его относились к военному сословию.
Николай подтвердил, что по мужской линии – совершенно все, и с охотой принялся перечислять: отца “афганца” Петра Точкина, деда Федора Точкина, в сорок первом убитого под Москвой, прадеда Ивана Точкина, героя Брусиловского прорыва, следом за которым пошли подпрапорщики, фельдфебели, взводные, а потом десятники и сотские с чудными именами, вроде Порфирия и Спиридона. Так, не прерываясь, он добрался почти до древнерусских богатырей, когда из кухни раздался свист.
Бросившись вон, Николай возвратился с керамическим чайником. Из носика шел душистый аромат.
– Мята?
– А еще ромашка, и душица, и почка сосновая, – перечислил хозяин.
На вкус питье оказалось горьким, хоть я положил две ложки сахара с лишком. Я досыпал еще, но горечь только усилилась. Когда я решил заесть ее повидлом и уже поднес ложку ко рту, в нос шибануло фруктовой гнилью. Консистенцией похожую на деготь массу я проглотил из вежливости, тщетно при этом пытаясь изобразить удовольствие на лице.
– Невкусно?
Я оправдался нарушением аппетита на нервной почве, и тут только Точкин вспомнил, с чего начался наш разговор.
На его вопрос я ответил, что в эротических кошмарах мне являются женщины, как и следовало того ожидать: старые – все, кроме одной или, возможно, двоих – и обгорелые – по всем признакам, жертвы пожара. Несмотря на состояние, несовместимое с жизнью, они ведут себя как живые – вроде братской могилы на выгуле, а точнее сестринской. Между собой разговаривают мало и на чужом языке, типа старославянского или древнерусского. Про точное число я не задумывался, но, когда Точкин спросил, то мысленно прикинул, что никак не меньше 10, а может, и того больше.
– Каждую ночь?
– Чаще, – признался я. – Это психическое. У меня на отпевании случилось в первый раз, когда я в обморок упал.
– Да-да, помню. Мне тогда как раз что-то такое и подумалось. Отчитать вас надо, – добавил он совершенно серьезно, – при советах еще отец Павел был, так к нему даже из других городов, я слышал, приезжали. В Печорах потом батюшка Сергий отчитывал, Царство ему Небесное. А сейчас даже не знаю, к кому и обратиться.
Предложение звучало, мягко говоря, неожиданно.