Асфальт
Шрифт:
– Миша! Прости, что нарушила твоё уединение, – услышал Миша голос Валентины. Он задумался и не заметил, как она подошла к нему. Валентина говорила вполголоса, но Миша слегка вздрогнул от неожиданного обращения к себе.
– Да за что извиняться, Валюша? – сказал Миша и встал со стула. – Сегодня мы все тебе должны быть благодарны. Всё очень хорошо. Ты просто замечательно всё устроила.
– Спасибо, Мишенька. Я скоро поеду на работу, – сказала Валентина спокойно и даже деловито, – просто я помню, что ты хотел поговорить с неким Борисом Львовичем с Юлиной работы. Так вон он. Видишь? Сидит у окна, сухой такой?… Лысый… Так это Борис Львович и есть. Очень хороший человек, судя по всему. Я и вчера с ним говорила, и сегодня. Вот кому мы действительно должны быть благодарны. То, что он сделал для Юлечки, я бы сделать не смогла. Это он ей нашёл такое замечательное место. Мне кажется, самое время тебе его поблагодарить, ну, и спросить о том, что ты хотел. По-моему, это будет вполне уместно сейчас и здесь… Не теряй меня. Всё тут оплачено уже. Я скоро буду здесь не нужна и поеду на работу. Тебя сегодня ждать?
– Не знаю, Валюша…
– Понимаю, – сказала она и отошла.
Борис Львович оказался совсем не таким, как себе представлял его Миша. Миша, в общем-то, никак конкретно его себе не представлял, но он оказался совсем не похож на тот голос, который звучал по телефону. Борис Львович сидел за столом и тихо беседовал с двумя дамами, обе внимательно его слушали, одна кивала головой.
Борис Львович выглядел лет на шестьдесят пять – семьдесят, был худым таким и даже сухим, но не стариком. На нём хорошо сидел не новый и совсем не модный чёрный пиджак с маленьким золотым значком на лацкане. Чёрный галстук был повязан небрежно и слегка распущен, верхняя пуговица рубашки расстёгнута. Если бы не косматые и нестриженые брови и такие же, только не косматые, волосы, обрамляющие блестящую смуглую лысину, Бориса Львовича можно было бы принять даже за итальянца. И ещё было видно, что Борис Львович наверняка выпивает лишнего или выпивал раньше.
Через некоторое время Борис Львович и Миша стояли в коридоре у выхода на улицу, курили и разговаривали. Борис Львович сам предложил отойти и поговорить, когда Миша подошёл поблагодарить его и представиться. Люди потихоньку стали уходить.
– Много людей пришли с Юлечкой проститься, очень много, – говорил Борис Львович. Как только он заговорил, его голос перестал Мише казаться несоответствующим его облику, – и такие люди разные.
– Да. Я тоже не ожидал увидеть столько людей, – согласился Миша, – никого почти не знаю.
– Вот именно… – Борис Львович закашлялся. – Очень я не люблю многолюдные похороны. Мне всё чаще приходится кого-то хоронить. И чем больше людей приходит проститься с покойным, тем мне грустнее и горше. Раньше казалось, наоборот, чем больше людей пришло, тем лучше и значительнее… Понимаете? Значит, ушёл хороший человек, который многим дорог, многие его любили и хотят проститься. А теперь не так на это смотрю. Не хотел бы я, чтобы меня провожало много людей, особенно людей, мало между собой знакомых. У меня тоже много друзей, приятелей, коллег и бывших коллег, которые друг с другом не знакомы. Вот я и не хотел бы, чтобы они все встретились вместе на моих похоронах, – он докурил сигарету, поискал, куда бы выбросить окурок, и не нашёл. Миша тоже докурил свою.
– Давайте окурок, я выброшу, – сказал Миша.
– Сделай такую любезность, – Борис Львович отдал Мише свой окурок и улыбнулся. Миша вышел на улицу, вдохнул немного осеннего ветра, поискал глазами урну, не нашёл, бросил окурки на асфальт, туда, где валялись другие, и поспешил обратно к собеседнику.
– Извините, – сказал Миша, вернувшись.
– Бог с вами, за что тут извиняться? – Борис Львович прислонился к стене и снова закашлялся. – Знаете, Михаил, я совсем недавно понял, что если хоронить человека приходит много людей, людей разных и между собой малознакомых, это значит только одно – что смерть вырвала у них человека неожиданно, что прервалась активная и совсем ещё не угасшая жизнь… Значит, жил человек, многим нужный, работавший, со многими общавшийся, интересный и, возможно, любимый. Это горе, беда и трагедия. А когда идут за гробом несколько старушек, старичков, несколько взрослых, а лучше всего пожилых детей усопшего… Вот это хорошо. Это говорит о том, что человек сделал что хотел и мог, закончил активную свою жизнедеятельность, остался в узком кругу самых близких, тихонечко пожил и ушёл. Вот так бы я хотел. Только очень не хочется долго болеть и чертовски не хочется потерять разум. Да и быть нужным, а лучше необходимым, хочется подольше… Юлечка была необходима многим, как видите.
– Я редко с ней встречался последний год, – сказал Миша.
– Вы что, Михаил, пытаетесь себя в чём-то обвинить? Даже не думайте об этом. Не встречались в последнее время? Значит, было не нужно. Юля была не из тех, кого нужно было навещать или позванивать, мол, помню. И уверен в том, что её никто конкретно не мог обидеть или огорчить до такой степени, чтобы она… Вы же об этом хотели сказать?… -Борис Львович не ждал ответа, а Миша и не ответил. – Хотя, знаете, Михаил, сейчас все, кто Юлю знал, кто с ней работал и кто знает, как она умерла… Все наверняка чувствуют свою вину, пытаются понять, думают, что чего-то недоглядели, упустили, не были достаточно внимательны. Чепуха это всё! Хотя я тоже об этом думаю… Плохо, конечно, что коллеги узнали, что Юлечка сама ушла из жизни. Слишком много разговоров на эту тему было и, думаю, ещё будет. Кстати, вы уж простите меня, но это именно я добился по своим каналам, чтобы долго не тянули с экспертизами и тяжелыми формальностями. И это я решил, что лучше будет похоронить её как можно скорее. Слишком сильный удар был для всех нас, а главное, эта дура, следователь, своими глупыми действиями сделала известным факт и подробности Юлиной смерти. Нужно было быстрее с этим закончить.
– Всё правильно, Борис Львович. Вы совершенно правы. Так, бесспорно, лучше для всех. И, наверное, прежде всего для Юли.
– Как ни прискорбно, но прежде всего Юле это безразлично. Вы не угостите меня ещё сигаретой? – Борис Львович взял сигарету, прикурил её от собственной зажигалки. – Спасибо! Знаете, Михаил, сейчас все, кто с Юлей работал, и ваш покорный слуга… Все сейчас вспоминают, как она себя вела в последнее время, что говорила, как выглядела, что делала. И все находят… Теперь находят, что Юля в последнее время была не такая весёлая, выглядела не так, уходила с работы раньше времени, была раздражительна, глаза у неё были не такие, как всегда. Все пытаются найти какие-то признаки, какие-нибудь намёки на то… ну, понимаете?! – он задумался ненадолго. – Может быть, она и была в последнее время не такая… Я не замечал. Но вот что я точно заметил, что Юлечка в последнее время совсем не весело шутила. Не смешно. Вот это я точно отметил. А раньше каждый день шутила так, что хоть записывай и публикуй… Но я не хочу копаться и анализировать эти воспоминания… Юля всегда была очень внятным и лёгким человеком, даже при полном своём одиночестве. Нет. Она ничего бы явно никому не показала. Там характер такой, что!… В голове не укладывается. Хотя уж кого-кого, а Юлю я представить себе старухой не могу…
– А вы не знаете, она болела? – не выдержал и задал вопрос Миша.
– Вы что имеете в виду, какую-нибудь смертельную болезнь? – Борис Львович выпрямился и махнул на Мишу рукой. – Не знаю, молодой человек. Но уверен, что нет. Это в отношении Юли было бы слишком просто. Такой чепухой её было не сломать. Пойдёмте лучше помянем Юлечку. Выпьем водочки. Она её любила, и с ней выпить было одно удовольствие. Удовольствие интеллектуальное, человеческое, эстетическое и даже профессиональное.
Они вернулись, выпили водки, и Борис Львович взял своё пальто, и, не прощаясь, пошёл к выходу. Миша направился за ним, чтобы его проводить.
– Вы, Михаил, большой молодец! – сказал Борис Львович, пресекая Мишино желание его провожать. – Я категорически не хотел делать панихиду в нашем ведомстве. Вы всё организовали правильно и как нельзя лучше. У нас всё вышло бы фальшиво и как-то не так душевно. Спасибо вам от нас всех и от себя лично. Не знаю точно, кем вы Юле приходитесь, но вы молодец. Всех вам благ. Жаль, что познакомились мы с вами при таких скорбных обстоятельствах… Всех благ.
Они пожали друг другу руки, и Борис Львович вышел на улицу, держа пальто в руке. Миша видел, как он сел в служебную машину и уехал. Миша чувствовал, что ему хотелось поговорить с этим человеком ещё и ещё, но он не знал, о чём. Вопросов, конкретных вопросов, у него не осталось. От этого тревога только усилилась, а водка, дошедшая до головы, не успокаивала совершенно.
Миша побыл ещё немного, помянул Юлю ещё раз водкой с Володей, взял у Вики номер телефона туристической фирмы, в которой Юля покупала себе поездку в Италию, и поехал домой на такси. Домой он ехать не хотел, но очень при этом хотел переодеться. Когда Миша доехал до дома, голова у него уже начала сильно болеть от неверного количества выпитой водки, душевной усталости и холодного осеннего ветра.
Дома Миша решил сначала принять таблетку от головной боли, потом душ, а потом включить телефон и подумать, что он будет делать дальше.