Асфальт
Шрифт:
Когда он приехал в Москву и вступил в студенческую жизнь, он жил в общежитии. Обстановка там была особенная и новая. Он бывал в гостях у друзей, бывал и в роскошных для него московских квартирах. Он бывал и на подмосковных дачах родителей своих сокурсников, и в загородных домах. Потом он поселился в квартире на Кутузовском, где сама обстановка была скорее литературная и книжная, со всеми буфетами, картинами и старинными фотографиями на стенах. Но ничто в таком устройстве московской жизни не напоминало ему о доме и о родном городе. Может быть, только запах кошек в некоторых подъездах. Даже старушки и тётушки, сидящие возле этих подъездов, в московских дворах были совсем не
Только Юля в моменты усталости и одиночества примиряла его со столицей. При том что Юля была для Миши самым столичным явлением. Таких, как она, в Архангельске он не знал. Хотя он часто думал, что Юля могла бы очень подружиться с его родителями. И на ночной рыбалке на Северной Двине Миша легко мог представить Юлю, сидящую с удочкой и со своей вечной сигаретой. Но всё же Юля была для Миши очень и очень московским явлением. Но именно она открыла Мише, что в Москве есть та жизнь, которую он отлично знает, и что Москва этой жизнью, в общем-то, и живёт.
Так случилось, что Юля однажды обратилась к Мише с просьбой. Это случалось редко, если не сказать, никогда. Он тогда прожил у Юли на Кутузовском больше года, и Юля впервые обратилась к нему с просьбой. Тогда Володя устроил ей какой-то очередной братский демарш, вот она и вынуждена была обратиться к Мише.
– Выручай, – сказала она Мише утром, перед тем как оба должны были разойтись из дома, каждый к себе на работу. – Только не отнекивайся. Это просто необходимо. Сегодня вечером у Лиды, моей сокурсницы, день рождения. Это единственный день, когда мы все, кто ещё маленько дышит, собираемся у неё. В основном девчонки. Мальчишки тоже есть, но их всегда было немного. Всё там происходит прилично и весело, но мы поём. Выпиваем и поём. Раньше нам играл на гитаре Эдик. Но Эдик давно уже светило науки, и он уже пять лет как в Америке. Я с собой брала Вовку. Девки его знают с детства, нянчили его маленького когда-то. Он нам играл, мы пели. Но теперь Володя, ты знаешь, стал большим музыкантом и подыграть нам в этот раз отказался. Так что сегодня возьмёшь гитару и поедем с тобой. Девки, если я без аккомпаниатора приеду, не переживут.
– Юля, да я песен не знаю. Я на гитаре не очень, – растерялся Миша.
– Там пианино точно есть. Да и девки мои ещё те певицы. Им главное, чтобы гитара и парень. Мы напьёмся, нам будет всё равно…
– Но я правда… – взмолился Миша.
– Ой, Миша, дружочек, – Юля сделала усталое лицо, – не будь хоть ты занудой. Вечером поедем, разберёмся. Никто не будет там смотреть, как ты на гитаре играешь.
– У меня и гитары-то нет…
– А я у братца возьму ту, что похуже. Не сдохнет. Всё! Не мучай меня… Решено!
Тогда была зима. Они с Юлей вечером долго ехали на метро до станции «Кузьминки». Потом зашли возле метро в гастроном, купили водки и какого-то нарядного вина. Долго шли дворами. Миша страшно не хотел, но шёл. В итоге они пришли.
Двор и дом, куда они пришли, оказались почти точно такими же, как дом и двор его родительского дома в Архангельске. В подъезде почтовые ящики были точно такие же, как знакомые ему с детства. Они поднялись на четвёртый этаж. Всё, как у него. И даже дверь была расположена так же. И кнопка звонка такая же. И звонок блямкнул знакомым голосом. И шум за дверью напомнил ему весёлые домашние застолья, когда у родителей раньше собирались друзья с отцовской работы.
Их встретили тогда весёлые Юлины подруги и неподражаемый, знакомый с детства запах большой домашней весёлой пьянки. Запах несколько часов стоявших на столе салатов, запах пьяного дыхания и сигаретного дыма, которым тянуло с кухни. Как только
– Юлька! А мы думали, что ты вообще сегодня не придёшь, – говорила раскрасневшаяся крупная дама, в платье и причёске.
– А это кто с тобой? Юноша, вы нас не бойтесь… Верхнюю одежду у них забрали и уволокли куда-то. В прихожей на полу была куча обуви.
– О! Гитара, – крикнул кто-то. – Девчонки, значит, поём сегодня.
– За стол их. За стол, – слышалось отовсюду.
Миша наклонился тогда, чтобы развязать шнурки своих ботинок. Он развязывал их и думал о том, что почти во всех фильмах, которые он видел и где события происходили в Москве, люди проходили в квартиры, не разуваясь. Он не припоминал, чтобы кто-то в кино так же, как он в тот момент, развязывал шнурки в прихожей. Ещё он не припоминал, чтобы герои фильмов ходили по квартирам в носках. И ни одна квартира, ни в одном кино, никогда даже немного не напоминала ему знакомую стандартную жилплощадь, в которой прошло так много лет его собственной жизни.
Он справился тогда со шнурками, стянул ботинки, и, когда выпрямлялся, неожиданно уставился на обои в прихожей. Коричневые обои в тонкую полоску. Обои были точно такие же, как у него дома в прихожей в Архангельске. Абсолютно и точно такие же! Он даже вспомнил, как отец и он их клеили.
Потом его кормили котлетами и салатом за заставленным грязными тарелками столом. Юля с Мишей пришли уже в разгар веселья. В узкой, длинной комнате, которую можно было назвать гостиной, было много людей. Все говорили разом. Мише наливали кто морс, кто водку. Все много смеялись. В основном это были нарядные и уже пьяненькие женщины Юлиного возраста. Были и какие-то мужики. Один Мише показался знакомым. Юля сказала, что он известный учёный, настоящий светило, и Миша мог запросто видеть его по телевизору. Ещё одна Юлина подруга оказалась известной телеведущей. Её Миша знал по телепередачам уже давно. Она вела передачу про всякие медицинские проблемы и здоровье в целом. Юля сказала про неё, что она всегда была дура-дурой, но характер у неё ого!
Миша съел несколько котлет, чего-то выпил и решил пройтись по квартире. Он заглянул на маленькую кухню. Народу там было битком. Там курили, громко спорили и пили коньяк. Окно на кухне было распахнуто. От этого там было холодно и накурено вместе.
Миша заглянул в ту комнату, которая в квартире родителей была их с братом комнатой. В той комнате работал телевизор. Там сидели две старушки и было ещё несколько детей разных возрастов. Миша заглянул туда, поздоровался и закрыл за собой дверь. Он отчётливо вспомнил, как он сам так же сидел с бабушкой и братом, когда родители и прочие взрослые веселились. К ним всегда подсаживали приведённых детей. А те дети были, обычно, капризными и маленькими. Эти приведённые дети норовили добраться и испортить Мишины любимые и заветные игрушки. А родители ничего в такие дни понимать не желали.
Все запахи, звуки, мебель, посуда, разговоры и даже сам вкус салата, морса и котлет напомнили Мише то, что он хорошо знал и знает, то, из чего состояла вся жизнь его родителей, соседей, родителей его друзей и его собственная. У него от этого открытия даже закружилась голова.
А потом все долго пели. Миша сначала очень старался правильно аккомпанировать на гитаре, боялся сбиться или играть не то. Но пели Юлины подруги и Юля громко, все разом, друг друга не особенно слушая. Так что Миша вскоре смело бил по струнам, отбивая скорее некий лихой ритм. Песни были так же знакомы ему с детства, как обои в прихожей.