Ашу Сирай
Шрифт:
Ох, Матушка, неужели ничего нельзя изменить?
— Воистину ты прав, достойнейший сын песка и солнца! — воскликнул караванщик. — Ибо теперь я лишился надежды на рождение сына, но обрёл тревогу и беспокойство о своём будущем!
— Что же беспокоит тебя, почтенный Назараид? — Участливо поинтересовался Джастер. — Быть может, я смогу помочь, не тревожа Тёмноокого своим даром.
Я только в очередной раз поразилась тому, как ловко Шут направляет беседу в нужное ему русло. Впрочем, сам хозяин каравана этого не заметил.
— Этот ребёнок опозорит меня, ибо примету,
— Сколько времени живёт эта женщина в твоём доме?
— Полная луна сменилась один раз с того дня, как я купил её, — ответил Назараид. — Но дела призвали меня прежде, чем я успел разделить с ней ложе! Лишь от тебя я узнал о том, что она понесла, и эта новость разбила мне сердце!
— Верно ли я помню, что по закону твоего народа дитя, рождённое без отца, принадлежит его матери? — Невозмутимо продолжил спрашивать Шут.
— Верно, почтеннейший Джасир! Но почему ты говоришь об этом? У этого ребенка есть отец!
— Раз ты не желаешь принять чужое дитя, как своё, дай ей денег и отпусти её сейчас. Тогда её сын будет считаться сыном матери, а на тебя не упадёт позор, которого ты боишься.
Караванщик недоверчиво покосился на Джастера, а затем вздохнул.
— Я слышал, что «духи пустыни» почитают мать выше отца. Но мы почитаем отца первее матери, ибо муж сильнее и разумнее жены, и род каждый мужчина ведёт по отцу.
— Ты верно сказал, почтенный Назараид. Мы чтим мать первее отца, так как она — дочь Великой Матери, и с её благословения даёт продолжение роду, хранит шатёр и воспитывает детей. Женщина может понести от разных мужчин, но все дети для неё будут одинаково любимы. Отец может отречься от своего дитя, но любящая мать никогда не сделает этого. Мужчина может принять чужое дитя, как своё, и заменить ребёнку родного отца, но ничто не заменит материнской любви. Отпусти эту женщину, но не обижай её, и твоё доброе деяние непременно будет учтено Тёмнооким.
Караванщик некоторое время задумчиво молчал, беззвучно шевеля губами и поглаживая бороду, а затем кинул.
— Воистину, это большая удача, что я встретил тебя на своём пути, мудрейший Джасир! Эта женщина обошлась мне в двадцать талонов, и, клянусь, я дам ей ещё столько же и отпущу куда угодно, лишь бы не допустить этого позора!
Джастер коротко кивнул, ничем не выдавая своих чувств и мыслей, а Бахира смотрела на дорогу, но я поняла, что она очень довольна словами Шута. Я была с ней согласна: лучше жить свободной женщиной с ребёнком на руках, чем быть нелюбимой наложницей и слышать, что твой ребёнок — плод позора…
Раньше мне такие мысли и в голову бы не пришли, но я успела наслушаться и насмотреться столько всего, что теперь понимала гораздо больше.
Воодушевлённый предложенным решением Назараид тем временем снова обратился к Шуту.
— Я заметил, что твоя сестра и мать отличаются необычной красотой, о почтеннейший Джасир. Глаза твоей прекрасной сестры обжигают так, словно само солнце поделилось с ними своим светом! Глаза твоей почтенной матери глубоки и чисты, как колодезная вода отражающая небо в жаркий день! Твои же светлые, словно сама луна окрасила их серебром, — сказал караванщик. — Верно ли я понял из твоих слов…
— Знаешь ли ты, что твоя удача уже трижды улыбнулась тебе сегодня, Назараид? — спокойно и очень холодно перебил его Шут. — Ибо ты дважды узнал сокрытое, избежал обмана и сохранил своё честное имя торговца, а также узнал то, что поможет тебе сохранить честное имя мужа и главы семьи.
— А третий раз, о почтенный Джасир? — с опаской поинтересовался караванщик.
— Третий раз ты сохранил свою жизнь, ибо законы гостеприимства запрещают гостям убивать хозяев, даже когда те забывают о своём священном долге и оскорбляют своих гостей словами или поступками.
Бахира согласно кивнула, а я в который раз восхитилась способностью Шута легко и непринуждённо ставить на место любого, кто смел переходить общепринятые границы. Семейные дела и кровное родство у маджанне обсуждалось с чужаками. А уж выяснять, один отец у нас с Джастером или нет…
Любой из воинов маджан просто перерезал бы горло нечестивцу, задавшему такой вопрос.
Караванщик сглотнул, покосился на меч, который висел на поясе Джастера, а затем перевел взгляд на Бахиру и на меня. Не знаю, что больше его привело его в чувство: наше оружие или то, как мы на него смотрели, но поспешность, с которой он сплёл перед собой пальцы и поклонился всем нам, говорила, что предупреждение он посчитал очень весомым.
— Воистину от тревожных мыслей у меня помутился разум, ибо забыл я о святом долге хозяина, и был груб и неучтив с досточтимым элрари и его близкими! — воскликнул он. — Чем могу я искупить свою вину, о почтеннейший Джасир?
— Исполни то, что обещал, почтенный Назараид, — миролюбиво ответил Шут. — И не отступай от своего слова впредь, ибо Тёмноокий суров и безжалостен к тем, кто нарушает клятвы, данные его именем.
В который раз за день караванщик побледнел и вытер лицо рукой.
— Воистину великодушны и справедливы твои слова, досточтимый Джасир! — Снова поклонился он Шуту. — Как обещал, я сделаю всё, что ты попросишь, чтобы помочь тебе в твоём деле!
— В таком случае, нам следует поспешить, — Шут снова смотрел на солнце, которое склонилось ещё ниже. — Небесный Отец скоро будет готов скинуть свой алый абэн и войти в шатёр.
Караванщик проследил взглядом за солнцем, посмотрел вперёд на дорогу, которая по-прежнему петляла между одинокими деревьями и редкими рощами, и кивнул.
— Ты снова прав, почтеннейший Джасир. О делах лучше беседовать за чашей вина, а не глотая пыль на дороге. Поспешим же в Арсанис, и ты узнаешь щедрость и гостеприимство Назараида, чьё имя известно самому эмбе!