Асмодей. Бегство с Нибиру
Шрифт:
Она помнила, каждый камешек в доме, в котором жила когда-то, каждую щелочку, помнила каждый косогор мест, где любила бывать. И казалось, попади она опять в те места, там все будет как прежде, стоит только туда пойти, и то, что было – вернется. Но прошедшего уже не будет, и ничего, увы, не вернуть. Нин тяжело вздохнула. Опять вспомнилось, как отец, приходя со службы, возился с ней и с ее маленьким братиком. Он помнился ей сильным великаном, которого слушались суровые воины и от окрика которого приходили в трепет, а вся их суровость куда-то мгновенно исчезала. Он уже достиг таких высот, что мог позволить себе оплачивать ее обучение, и она начала получать знания, к которым ее любознательный ум был так пытлив. Иногда, к ним в гости захаживали его друзья и тогда у них закатывались веселые застолья. Но эти застолья никогда не были обычной попойкой или развратной гулянкой, которые доводилось не раз ей видеть после у других. Это были просто дружеские посиделки старых друзей, решивших вспомнить старые времена. Тогда, она любила слушать их бесконечные рассказы о городах и далеких странах, и наверно
Она хорошо помнила, как возвращаясь с учебы, спускалась к ограде родного дома с перекинутой сумой для писчих дощечек, и как уже у входа почувствовала что-то неладное. А войдя, увидела человека, которого она хоть и знала как одного из соратников ее отца, но не настолько близкого, чтобы посещать их дом для дружеских посиделок. И вот в то утро он стоял на их дворе: кингаль начальствующий над ее родителем, человек способный приказывать ее отцу, так же как тот приказывал своим воинам, чьи приказания ее могучий отец – которого боялись суровые воины, должен был выполнять беспрекословно. Она хорошо это помнила. Он стоял и говорил, что-то ее матери, а та слушала его и тихо всхлипывала. Она не слышала ее плача и не видела ее лица, которое мама старательно прятала, стараясь не напугать ее маленького братика, но подергивающие плечи выдавали ее. А она, поняв, что случилось что-то непоправимое, шла в оцепенении, боясь узнать это страшное, но этот воитель высокого чина с каменным лицом, только заметив ее, подходил сам, решив все ей объяснить, считая видимо, готовой уже принять суровую действительность. С ужасом она смотрела на него, мысленно крича и умоляя не подходить к ней. Но это каменное лицо неумолимо приближалось, казалось само время, замедлило свой ход, настолько оно было чужо и страшно. Наконец, он сделал то, чего она так боялась. Он сказал, что ее отец настоящий пример мужества для всякого воина, и что всякий бы хотел иметь такого отца, который не щадя своей жизни встанет на защиту родного отечества, и что она должна гордиться таким отцом… О чем он говорил дальше, она уже не помнила, память об этом заволокло туманом, а после…
А после было угасание. Вначале, как кингаль и обещал ее матери, товарищи отца по оружию помогали семье, и они жили благодаря их милости около года. Но как говорят старики – время стирает камни. И вот постепенно перестали навещать те, кто клялся не оставить их одних в беде, потом и помощь от них стала приходить все реже, затем не стало и ее. Потом были скитания. Мать, чтоб прокормить детей, сходилась с мужчинами, но те готовы были воспринимать ее лишь как женщину удовлетворяющую похоть или служанку, в конце концов, она вынуждена была пойти в закуп к богатым людям. Младший братик, не выдержав долгих испытаний, вскоре умер. Поплакав над его малюсеньким, худеньким тельцем, они его тихо похоронили, но мать после не оправилась уже и оставила маленькую Нин одну. Наверно и ей бы пришлось уйти вслед за ними, или новый хозяин матери сгубил бы ее вконец на работах, или еще что хуже, если бы не встретился в ее жизни скомороший обоз. Мало ли сирот и нищенок бродят по землям благородных. Но они подобрали ее: голодную, холодную, всеми обижаемую. Может оттого что она кого-то напомнила им, кого-то из их далекого прошлого, или оттого что она в отличие от других нищенок могла разбирать письмена на указных камнях. Кто знает. Как бы то ни было, она давно стала своей для них.
Окрик Хувавы отгоняющий псину, заставил ее оторваться от воспоминаний. Свесив голову с крыши возка, она увидела и его самого, швыряющегося камнями. Взвизгнув, собака жалобно заскуля, поджав хвост, потрусила прочь. Сочувствуя несчастному животному, девушке захотелось наказать обидчика. Схватив в охапку пожухлой травы, она обрушила ее сверху на голову великану. Немногословный скоморох, испуганно замычав, отчаянно замахал руками, защищаясь от невесть откуда налетевшего «роя». Своими неуклюжими и нелепыми движениями, он напоминал Нин медведя, подвергшегося нападению ос. Выдав себя победным смешком, юная озорница, легким мотыльком спорхнув на землю, подпрыгивая, ускакала от гнева осерчавшего дурачка.
***
Возок, из-за упрямства ослов, был крайне неудачно поставлен. Скоморохи приехали в ночь, поэтому разбираться, куда его ставить, не было ни времени, ни возможности. Когда донимала усталость и смыкались веки, хотелось спать, и главное было добраться до места и найти пристанище, переставить же воз собирались, как только рассветет. Но вспомнив о том, что следует просить разрешение на остановку у начальника городской стражи, глава их небольшого сообщества с утра отправился в город. Оставшиеся, зная ворчливый нрав вожака, не стали зря самовольничать, занимаясь своими делами.
Раскрасневшаяся от бега Нин, утомившись уже снова сидела на тростниковой крыше возка, не опасаясь отходчивого великана, и подшивала поизносившиеся наряды, Хувава бродил тут же внизу, и расчищал становище. Лицедеи на протяжении многих лет играли одни и те же образы, поэтому по негласным законам помимо личных имен, данных при рождении, у них были вторые – имена их образов, которые со временем становились родными. Нин например, уже и не помнила как ее назвали при рождении: мать при разговорах, чаще просто обращалась к ней – думму-сал (доченька), а отец называл своей эрес или нин, как будто предопределяя ее будущее (Думал ли он, что через несколько лет, от удачного воплощения его дочерью высокочтимых жен и цариц, и самой госпожи небес, будет зависеть, прибавиться ли в ее суме ячменной лепешки?), маленький братик тоже называл ее просто – нин (сестра), а после, самое безобидное прозвище, которое она слышала от людей, было попрошайка, и только с появлением бродячих шутов, снова появилось это забытое и до боли родное – Нин. Тогда, как раз некому было играть вельможных жен и хозяек, а жена старшины этой скоморошьей дружины – своенравная Аль-Эги, ни в коем случае не желала менять образ томных царевен на зрелых женщин. Но может, Пузур заметил тогда в маленькой девчушке, что-то толкнувшее его через двунадесять две лун, как только стало возможным, предложить ей бывать наряду с Эги – самой всемилостивейшей госпожой; впрочем, Эги ревностно относящаяся к любому соперничеству, этому яростно противилась, но муж здесь проявил твердость. Так и повелось у них с тех пор: юных красавиц и застенчивых барышень играла зрелая гашан, а заботливых жен и сварливых теток – отроковица саг-гемме. Потому и стали теперь ее называть Аль-Нин, или просто – Нин.
Гир – бывший вояка, не по своей воле ушедший на покой, под чьей охраной находился их небольшой стан, разведя костер и время от времени помогая с обедом старой знахарке, сидя на передке, старательно подправлял снаряжение. Он приостановил свое занятие, прислушиваясь во что-то отдаленное, и, соскочив с престола, всполошил маленькое становище, призывая немедленно убирать возок с дороги. Его опасения были не напрасны: мимо них, сметая все на пути, на волокуше протащилась городская стража, увозя бессознательное тело очередного злодея. Нин не встречалась с ними так близко, старательно избегая подобных встреч, теперь же поневоле она была рядом, так близко, как только можно, успевая разглядеть разбитое от побоев и залитое кровью лицо. Приглядевшись в него, она охватилась каким-то странным чувством, будто вместе с этим вернулось что-то родное, откуда-то из далекого прошлого, и даже не из счастливого детства, а откуда-то еще, откуда-то не из этого мира. «Что с ним будет, когда повозка исчезнет за поворотом? Что с ним сделают там?» – Тревожно думалось ей, когда она провожала взглядом, удаляющиеся сани для перевозки разбойных. Ей сейчас, впервые не хотелось, чтобы она пропадала из виду.
4. Божественная воля
Схватившись в схватке, мужи из всех сил пытались повалить друг друга, но по их лицам заметно было, что никто из них не в силах взять вверх, настолько много в них читалось отчаяния одновременно с непримиримым ожесточением. Жилы поверх мышц, скатавшихся в тугие узлы, под напряжением, кажется, вот-вот готовы разорваться, как разрывается переполненный пузырь. Они же, вцепившись крепкими пальцами своих могучих рук, готовы разорвать один другого. В этом сплетении тел, казалось, сошлись друг против друга все силы вселенной: огонь – вода, свет и тьма, небесное и земное, людское и животное, созидание и разрушение. Благородное лицо, искаженное яростью одного и звериный оскал другого, ясно давали понять, кто здесь есть кто.
– Что досточтимый абгал, скажет об этом? – Победно улыбаясь, спросил старый ваятель, отрывая ошеломленного гостя, от созерцания творения.
Абгал, отойдя от оцепенения, ответил не сразу, продолжая разглядывать с открытым ртом запечатленную ваятелем борьбу сил.
– Кто мог сделать такое? Разве вообще, подвластно человеку божественное? – Только и мог спросить видевший многое старик.
– Досточтимый абгал прав, это не дело рук человеческих. А чьей? – Как бы сам себя, вопрошая, начал рассказ ваятель. – Ты знаешь, сколько лет уже, я вырезаю, леплю и отливаю во славу богов и для блага людей, но мне всегда хотелось создать что-нибудь действительно бессмертное, такое, отчего я мог бы сказать, что да, я прожил жизнь свою не зря. И вот, прохаживался я как-то вдоль реки, чтобы разведать, где можно найти хороший камень или глину для своего творения, и вспомнил, что где-то здесь в лесу, есть место, где когда-то в пору моей молодости, я знал, была податливая и светлая глина, а такая, как известно для ваяния самая пригодная… Удивительно, как раньше я туда, еще не заглянул… Правда должен сказать, до сей поры, я не мог еще знать всей прелести жизни, чтобы сотворить что-то стоящее, а для обыденного сойдет и суглинок с оврага… О чем это я говорил?… Да. И так незаметно для себя, набрел на бурелом леса. Побродив там, я уже отчаялся было найти заветное место, как вдруг мне в глаза бросилась странная чета. Возвышаясь посреди поляны, крепко сцепившись друг с другом, как два исполина, стояли обдуваемые всеми ветрами – дерева дуба и тополя, волей самого Энлиля дивно сплетенные между собой. Приглядевшись, я узнал в них самих богоравных братьев, сошедшихся в смертном поединке, еще до того, когда они стали называться братьями, в то время, когда по молитвам людей, великой Аруру – был явлен на землю звероподобный образ Энкиду. И хоть я не работаю по дереву, я сказал, что это чудо и приказал взять их в мой дом.
– Это правда? Оно так и росло?
– Конечно, мне пришлось внести свои правки, чтобы открыть людям глаза, на то, что видел я. Но ведь я руководствовался волей богов, явивших мне это чудо.
– Не думаю, что жрецов и круг Энлиля, удовлетворят такие доводы. – С сомнением сказал абгал.
– Почему нет?! То, что я сделал их тела и лица более выразительными, не означает, что сотворены они не богами! – Горячо начал доказывать свою правоту ваятель.
Еще раз, взглянув на творение, абгал с еще большим сомнением возразил: