Асоциальные сети
Шрифт:
101
Галя позвала отметить католическое Рождество. Такой обычай был заведён в ее семье дедом-ветераном, оставшимся в Венгрии поднимать с колен почти дружественный народ. Там он впитал традиции и полюбил отмечать праздники, рассказывал потом, что нигде ему так радостно не жилось, как среди нахмуренных мадьяров, умевших, однако, отдаваться вину по красным дням календаря весело, без русского хмурого сопения, мрачных дум и беспрестанного дыма коромыслом от дрянных папирос. На рождество дед доставал оплетенную прутьями бутыль, купленную на барахолке, наполнял её каким-нибудь сухим красным, покупал пряников, свечей, а затем вытаскивал всех на улицу бродить по дворам и одаривать этими пряниками прохожих, хмурых, бредущих через сугробы топить тоску в домашнем супе под пристальным взглядом уставших домочадцев.
Встретились
Молча шли к нему, чтобы наконец-то попить того самого «разговорного» чаю. На лестнице Галя обернулась к нему, чмокнула в лоб, потянулась к щеке и, щекоча ее губами, сказала спасибо за утреннее послание и открыточку. Марк смутился, сказал, что это не он, она отвернулась, взяла не глядя ключи из его руки, открыла дверь, пропустила его вперед, мягко толкнув в спину. «Я знаю». И закрыла дверь, оставшись на лестничной площадке.
Марк стоял опустив руки, не было смысла смотреть в глазок, чтобы узнать, там ли она еще, во дворе промелькнула тщедушная тень и исчезла в арке. Через пару минут он убедился, что она заблокировала его везде, где только можно, даже в электронной почте, оставив без единого шанса связаться. Провалявшись ночь в горячке, на следующий день Марк побежал к Гале на работу, где его остановила холодная охранница, бросив: «Такие здесь больше не находятся». Она бы и стукнула его дубинкой, которую нервно сжимала громадными, как блины, руками, но, видимо, не разрешали, поэтому лишь пихнула локтем в грудь и сплюнула. Дома у Гали ее сестра сказала, что та уехала в длительную командировку. Марк ехидно поинтересовался – мол, ночью? Сестра ответила, что да, и ушла на кухню дальше греметь посудой.
Марк долго гулял по набережной, пугая хохлатых голубей спотыкающейся походкой, пряча лицо от пронизывающего ветра в воротник куртки. Зашел выпить чаю в кафе на проспекте, гадость ужасная пакетированная, но кипяток, оказывается, бодрит, зря он все это время тянул еле теплую жижу. Уселся подальше от окна, чтобы не разглядывать каждого прохожего: а вдруг это она? Начал просматривать контакты, отсеивая в отдельную папку всех тех, кто хоть как-то мог пересекаться с ними обоими начиная со школы. Набралось таковых немного, чуть меньше десятка, все сожалели и успокаивали, но ничего прояснить не смогли. Утешения были однообразные, черствые и искусственные.
Куда переехала ее контора, о которой он не знал, по сути, совсем ничего, найти тоже не удалось. Марк попытался поискать по геометкам сослуживцев, однако в этом месте вообще никто не чекинился. Ни разу, никогда. Караулил днями и ночами в тех местах, где они бывали, где она бывала; Марка вывели с полицией из офиса сотовой компании, где он довел до истерики служащую, умоляя отследить Галю по геотрекингу сотового телефона. Сестра перестала открывать дверь.
Через четыре месяца или около того боль стала тупой, сам Марк стал тупой, отупело все вокруг. Оформив больничный, дни напролет лежал на диване и смотрел в потолок, абсолютно ни о чем не думая, превратившись в натуральный овощ, в тип человека аморфного, который он столько раз осмеивал за компанию с друзьями. Не думать получалось только потому, что первая мысль всегда была о Гале, это причиняло страдания на уровне клеток. Из анабиоза вытащил Славик, сказав, что начнет убивать у его дверей евреев и котиков, если Марк сейчас же не встанет и не пойдет нальет себе чаю, Славик может помочь, де-лов-то – плеснуть из-под крана холодной воды, не надо тратить электроэнергию на разогрев чайника. Марк вяло просил отстать, но Славик взял его за ногу и сдернул с дивана. Немного поборолись на полу, Марк, конечно же, проиграл силе квадратного ботаника, заломавшего его секунд в пятнадцать так, что треснуло где-то в грудной клетке. Славик умыл его своей пятерней, нахлобучил куртку и вытащил почти на руках на улицу, где бегали отчего-то веселые дети. Каникулы, пояснил Славик, люди радуются, радуйся и ты. Марк кисло улыбнулся, посмотрел на снег, посмотрел на Славика, на детей гадких посмотрел, на деревья, голые, морщинистые, как его сердце, и решил все-таки радоваться. И начать радоваться с кофе, он почему-то остро представил запах свежесваренного напитка. И коньяку туда, подсказал Славик. И коньяку, согласился Марк.
Проснулся на диване, в одежде, глаза не могли сосредоточиться из-за слишком густого перегара, застившего свет дневной. Несмотря на головную боль, боль душевная значительно отпустила. Вернее, Марк загнал ее так глубоко внутрь, под санкции, что она боялась выглянуть наружу, еще одну терапию коньяком Марк мог и не пережить, а, следовательно, ее могла и не пережить она. В магазине, соскребая с пола упавший из дрожащих рук батон, уткнулся взглядом в черные кроссовки с выведенными по бокам серебристым маркером символы dr2:0. Подняв глаза, увидел щуплого пацана в бесформенной толстовке на пару размеров больше, как сейчас модно. Пацан смотрел на него прямо, открыто и немного насмешливо: «У вас шнурки развязались». Марк опять посмотрел вниз, пацан вырвал батон и выскочил из магазина. Ну это уже слишком, подумал Марк, пиная дверь и пытаясь не упустить из поле зрения пацана, помчавшегося вверх по аллее, где деревья были уже готовы вытолкнуть из грязных прутьев почки.
Пацан оказался не на шутку стремительным, Марку пришлось потрудиться, чтобы не отставать от петляющей по подворотням спины. Он со всего маха выпрыгнул на оживленный проспект, разом наполнившийся раздраженным гудением звуковых сигналов. Через квартал перед пацаном затормозила полицейская машина, он ловко проскользнул по капоту, лягнув попутно бело-синее крыло и плюнув на лобовое стекло, и скрылся в подъезде. Полицейские, кое-как достав из автомобиля свои опухшие от несения вахты туловища, сделали было попытку ринуться вдогонку, но один сказал, что подъезд сквозной, и они, виртуозно проматерившись, сели обратно, поехав дальше охранять покой граждан. Марк подивился разумности тружеников правопорядка и тоже остановился, дыша как лошадь, выпуская облака пара. Чертов батон, чертов мальчишка, чертов бег, кто вообще сказал, что он полезен для здоровья, Марк чувствовал, что вот прямо сейчас у него здоровья убавилось на треть, а то и наполовину. Но кроссовки и эти глаза, глаза, как у маленького Марка, ползущего вверх по снежной горе…
Дома, включив ноут и открыв почту, Марк стал рыться в корзине и искать то самое письмо, пришедшее после его феерично-го комментария на YouTube, сознавая, что попытки бесплодны; корзина, как и папка со спамом, самоочищалась раз в месяц, а времени-то прошло о-го-го. Память услужливо подсовывала размытый белый фон тела письма, где отчетливо читались только первые две строчки: «Приветствуем тебя, прозревший или только прозревающий. Если хочешь окончательно снять повязку с глаз и наручники с рук, ответь письмом со словом „да“…» «Пизда», – прошептал Марк и прошелся мысленно по фонеме «срук». Очень похоже на недоучившуюся школоту, и тот пацан вполне мог быть ее представителем. Ну хорошо, хоть пиво по подъездам не пьют, сказала бы мама, а делом занимаются. Только вот каким-делом-то?
Смешно, но через неделю он заметил этого пацана возле своей работы, считая ворон на оперативках у босса, характерной особенностью которых была медитативная равномерная речь докладчиков и Самого и периодически вызываемая всем этим волна, как на спортивных трибунах, зевков. Марк не любил зевать на людях, ему казалось, что все сразу смотрят ему в глотку. Поэтому натурально считал ворон, и это спасало от дремоты. Они оккупировали стоявшие у черного хода мусорные баки, в которые отправляли свои отходы местные офисы и маленькая кофейня с твердыми как скала сочниками. Один раз Марк таким сочником разбил чашку. Так вот, ворон обычно было от десяти до двадцати двух. Но иногда сюда их слеталось что-то около полусотни во главе с двумя очень большими экземплярами, вероятно, вожаками. Вороны долго переговаривались на своем птичьем языке, а потом разом срывались и разлетались, оставляя стандартный базовый отряд.
Пацан стоял прямо за баком и смотрел то на крыши, то в проезд. Вороны его не боялись или не замечали, он был такой же черный, костлявый, несуетливый и уверенный. Марк потянулся к ручке окна, чтобы открыть и крикнуть что-то вроде: «Сученыш!», тут его потрогали за рукав, и ему пришлось согласно кивать по поводу чего-то, произнесенного ранее. Он слишком поздно заметил округляющиеся от удивления глаза коллег и начал отрицательно мотать головой, чем запутал даже босса, который всегда умел найти смысл в откровеннейшей чепухе. Пришлось сослаться на больной живот и выбежать. Про пацана, конечно же забыл, вспомнил только дома, запихивая озябшие ноги под одеяло.