Assassin's Creed. Единство
Шрифт:
К моему стыду, других чувств по поводу смерти мадам Де Ла Серр я не испытывал.
Повторяю: я тогда был всего-навсего десятилетним мальчишкой.
Но ведь и Элизе тогда было только десять. И тем не менее она значительно превосходила меня умом и образованностью. Она пишет о наших уроках с гувернером. Должно быть, он стонал, когда наступал черед заниматься со мной. Представляю, с каким тяжелым сердцем он отодвигал в сторону учебники Элизы и тянулся за моими – куда более упрощенными.
И все же это быстрое взросление (а как я теперь понимаю, ее образование было нацелено на быстрое взросление) вынуждало Элизу жить с невидимым грузом на плечах. Во всяком случае, у меня сложилось такое впечатление, пока я читал страницы ее дневника. Девчонка, с которой я познакомился,
Неудивительно, что когда Элизу для завершения образования отправили в Сен-Сир, в Королевский дом святого Людовика (так называлась эта женская школа), у нее началась полоса бед. Обе противоположные стороны ее личности не годились для школьной жизни. Как и следовало ожидать, пансион не стал для нее вторым домом. Она его ненавидела. Сен-Сир находился всего в тридцати с лишним километрах от Версаля, но с таким же успехом Элизу могли отправить в другую страну – настолько громадным было расстояние между ее новой и прежней жизнью. В письмах она именовала это заведение Le Palais de la Mis`ere. [5] Пребывание дома ограничивалось тремя неделями летом и несколькими днями на Рождество. Все остальное время она проводила там, обязанная подчиняться распорядку Королевского дома. Элиза не была создана для распорядков; точнее, она могла подчиняться только тем из них, которые ее устраивали. Так, ей был по вкусу распорядок занятий с мистером Уэзероллом, учившим ее владеть оружием. С другой стороны, распорядок Королевского дома противоречил ее натуре. Элиза ненавидела ограничения, налагаемые школьной жизнью. Ненавидела обучаться таким «добродетельным» занятиям, как вышивание и музыка. По записям тех лет видно, как же тяжело было Элизе в этой школе. Да и сами записи были похожи одна на другую, как две капли воды. Несколько лет сплошных несчастий и разочарований.
5
Дворец Несчастий (фр.).
Как правило, в подобных школах девочек делили на группы и во главе каждой ставили старосту. Разумеется, Элиза постоянно цапалась с Валери – старостой своей группы. У них доходило до настоящих драк. Читая об этом, я временами подносил руку к губам, не зная, смеяться или ужасаться дерзостям Элизы.
Снова и снова Элиза оказывалась перед очами ненавистной ей мадам Левен, директрисы школы. Та требовала объяснений, за которыми следовало наказание.
Но вместо объяснений раз за разом Элиза выдавала одну колкость за другой. Ее дерзость лишь усугубляла ситуацию, отчего суровость наказаний только возрастала. Но умножение наказаний разжигало бунтарский дух Элизы, отчего вызовы к директрисе становились чаще, а это подхлестывало ее дерзость и опять вело к увеличению числа наказаний…
Разумеется, я и раньше знал о злоключениях Элизы в школе. Виделись мы в эти годы редко. Ее каникулы были слишком короткими. Зачастую я лишь мельком видел ее из окна комнаты, где мы занимались с гувернером. (Сейчас я запоздало жалею об этом.) Однако наша с ней переписка была довольно регулярной. Для меня – сироты, никогда не посылавшего писем, – сам процесс получения писем от Элизы не терял своей новизны ни на минуту. Она, конечно же, писала о своей ненависти к школе, однако в письмах отсутствовали подробности, обнаруженные мной в ее дневниковых записях, бурлящих насмешками и пренебрежением, которое Элиза испытывала к другим ученицам, учителям и мадам Левен. Даже грандиозный фейерверк (настоящий «огненный спектакль»), устроенный в 1786 году по случаю столетия школы, ничуть не поднял Элизе настроение. Король наверняка тоже любовался величественным действом, стоя на одной из террас Версальского дворца, но и это не могло взбодрить девушку. Каждая страница дневника рассказывала о несправедливостях и противоречии окружающего мира. Страница за страницей, год за годом. Моя любовь так и не смогла увидеть порочный круг, в котором она оказалась. Столько исписанных страниц, но Элиза так и не поняла, что ее проделки и выходки не были бунтом. Это было затянувшейся скорбью по матери.
Читая дальше, я начинал понимать: было еще что-то, о чем Элиза мне не рассказывала…
Отрывки из дневника Элизы де ла Серр
8 сентября 1787 г
Сегодня ко мне приезжал отец. Меня позвали в кабинет мадам Левен для встречи с ним. Мне не терпелось поскорее увидеть отца, хотя я знала: наш разговор будет происходить в присутствии этой старой ведьмы, под ее хмыканье и язвительные словечки. Таковы правила в этом Palais de la Mis`ere, и потому встреча с отцом больше напоминала аудиенцию. Из окна за спиной директрисы открывалась широкая панорама лужаек и дорожек, окружавших здание школы. Даже я вынуждена была признать это зрелище завораживающим. Мадам Левен сидела, сцепив руки на столе. Слегка улыбаясь, она смотрела, как мы с отцом устроились друг против друга. Стулья стояли с внешней стороны ее стола. Ошеломленный отец и его вечно бедокурящая дочь.
– Элиза, а ведь я надеялся, что твой путь к завершению образования будет больше похож на изящный галоп, чем на хромоногое ковыляние, – вздохнув, произнес он.
Он выглядел постаревшим и усталым. Я живо представила галдящих вокруг него воронов и то, как они изводят его нескончаемыми советами «сделать так, сделать эдак». А в дополнение к его заботам и горестям еще и я – его непутевая дочь, ставшая предметом разгневанных писем от директрисы. Мадам Левен подробно описывала отцу все мои прегрешения.
– Для Франции, Элиза, продолжаются тяжелые времена, – говорил отец. – Два года назад случилась засуха – худшего урожая никто не мог припомнить уже давно. Король распорядился возвести вокруг Парижа стену. Он попытался повысить налоги, но против короля выступила знать, а ее поддержал парламент. Наш стойкий и решительный король поддался страху, отменил налоги. Толпы вышли на улицы, празднуя победу. Солдатам велели стрелять по демонстрантам, но они отказывались вопреки приказам…
– Знать выступила против короля? – удивилась я.
– Да, – кивнул отец. – Кто бы мог подумать? Возможно, они надеялись, что бедняки выразят им сердечную благодарность и тихо разбредутся по домам.
– Но этого не произошло, ведь так?
– Нет, Элиза. Боюсь, что как только рабочий люд закусил удила и почувствовал вкус власти… я говорю не о настоящей власти, о власти толпы… он не станет довольствоваться отменой нескольких новых законов о налогах. Думаю, мы теперь обречены наблюдать, как год за годом эти люди будут искать новые поводы для выплеска своего недовольства. Когда они забрасывали Дворец правосудия камнями и факелами, сомневаюсь, что это была поддержка аристократии. И сожжение простолюдинами чучела виконта де Калонна тоже не назовешь дружелюбным жестом.
– Они сожгли чучело Генерального контролера финансов?
– Представь себе, – кивнул отец. – Виконт был вынужден покинуть страну. За ним последовали и другие министры. Попомни мои слова, Элиза: этот бунт не будет последним в истории Франции.
Я молчала.
– Что возвращает нас к твоему поведению в школе, – продолжал отец. – Ты уже не ученица начальных классов, а молодая дама. Значит, и вести себя ты должна сообразно возрасту.
Я думала о его словах и о том, что форма ученицы старших классов Королевского дома не помогала мне почувствовать себя молодой дамой. В ней я выглядела пародией на женщину. А настоящей женщиной я ощущала себя после занятий, когда сбрасывала ненавистное, сдавливающее платье, вынимала булавки из волос и позволяла рыжим локонам свободно ниспадать на плечи и на недавно обозначившуюся грудь. Стоило мне посмотреться в зеркало, я видела там отражение мамы.