Ассистент
Шрифт:
И ее ярко-красные губы сделались подобием клюва, и ее нос удлинился, а глаза запали, будто провалились внутрь. И это было красиво. Это было божественно…
И она, желанная до умопомешательства, обняла меня, и длинные рубиновые ногти вошли мне под лопатки, и струйки крови побежали по спине, и я застонал от нестерпимого наслаждения…
И она вонзила свои губы, свой острый клюв мне под подбородок в шею, и блаженная судорога прошла по телу, и кровь залила мою грудь, и она жадно пила ее и пила…
— Делай со мной, что хочешь… я —
— Да, ты — мой, — согласилась она, и окровавленный клюв ударил в висок.
Я не мог сопротивляться. Не хотел. Это было наслаждение, описать которое никому не по силам…
И она провела ногтями по спине сверху вниз, оставляя глубокие борозды…
— О, любовь моя… боль — наслаждение… я люблю тебя больше жизни… бери ее…
Я не знаю, говорил ли я это вслух. Сознание отсутствовало. А когда клюв Катерины ударил меня в темя, я потерял его уже буквально…
Последнее, что я помнил, — птичья голова с перьями вместо волос и острым орлиным клювом над собой, лежащим навзничь на полу. Потом голова пропала, и я мельком увидел лицо черноволосой молодой женщины. Оно показалось мне знакомым…
И еще — Нойон-полуволк, скуля, вылизывающий мне лицо, зализывающий раны…
А потом я потерял сознание или заснул, не знаю.
ГЛАВА 22
Самозваная жена
Сначала я услышал громкое чавканье и догадался — собачье. Нойон-полуволк что-то ел с аппетитом. Странно, пищу, которую я ему предлагал, он игнорировал.
Потом услышал женский голос, довольно приятный, обращенный к собаке:
— Хороший… кушай-кушай… голодный…
Каждая косточка моего тела, каждая мышца, каждый дюйм плоти болели нестерпимо, будто меня целиком пропустили через циклопическую мясорубку. Нет, продолжали пропускать…
Глаза открывать не хотелось. Я понимал, что совсем недавно едва не лишился жизни. Женщина-птица чуть не сожрала меня, но кто-то не позволил ей этого сделать, кто-то меня спас. Кто? И главное — зачем? Кому мы на хрен нужны в этом равнодушном мире?
— Человек человеку — москвич, — услышал я тот же женский голос. — Хватит валяться, поднимайся, давай!
Я открыл глаза и сел. Обнаружил себя на полу брошенного дома. На столе — прогоревшая наполовину свечка. Из окон — тьма, значит, не закончилась еще эта страшная ночь…
В углу у печки что-то с довольным чавканьем слизывал с пола Нойон-полуволк, рядом с ним на корточках сидела молодая черноволосая женщина внешности европейской, но с видимой примесью азиатской, скорее всего бурятской крови. Я ее узнал, видел дважды — на съемках в доме декабристов, а потом издали на митинге «зеленых» у бывшего обкома, ныне — резиденции иркутского губернатора. Вот только откуда взялась здесь на Ольхоне подружка губернаторской дочки?
— Здравствуйте, — промямлил я, поднимаясь с пола.
Полуголый, одежда на мне висела окровавленными клочьями, голова кружилась… Я представил, как выгляжу со стороны, и меня замутило. И хотя девушка в Иркутске понравилась мне очень, ухаживать за ней не было ни сил, ни желания. Хватит, наблядовался, урод любвеобильный…
— Да уж, вид у тебя, Андрей, что надо… — согласилась девица из местной «золотой» молодежи. — Жених!
Я сел за стол на лавку, она устроилась напротив. Обнаружил рядом какую-то полузасохшую снедь и недопитую водку. Пить не хотелось, но это вернуло бы мне силы. Временно. Потянулся за бутылкой…
— В одном ты не прав. Ухаживать за мной для тебя лично безопасно по крайней мере. А вот как ты Муу Шубуун не узнал, ума не приложу.
Налил и, не раздумывая, выпил.
— Кто такая эта Му Шубу?
— Муу Шубуун, — поправила девушка. — Тебе о ней целую лекцию директор музея Михаил Орестович Овсянников в Иркутске прочел. Неужто не помнишь?
Я затряс энергично головой. Она больше не кружилась. Вот где мистика… Повторил заклинание, то есть налил и выпил…
— В буквальном переводе с бурятского языка — «дурная птица». Оборотень в виде красивой девицы с ярко-красными губами, наподобие клюва. Таковыми становятся девственницы, умершие, не удовлетворив свое чувство любви. Они являются молодым мужчинам, стараются обольстить их, чтобы съесть души, проклевать череп, выпить мозги и кровь.
Подошел пес и потерся о мое колено.
— Что он ел?
— То, что осталось от «дурной птицы».
Я все понял. Значит, это она, женщина с полубурятскими чертами, спасла меня от смерти. Но за какие такие заслуги?
— Ладно, хватит комплексовать. Начинай.
— Что? — не понял я.
— Ухаживать. Не видишь? Я дрожу от нетерпения!
Она не дрожала. Она издевалась надо мной, жалким и окровавленным, проколовшимся на тривиальном оборотне. Я же, дурень, знал, что Катерина мертва, однако купился на элементарный обман…
Впрочем, спасительница не вызывала во мне никакого желания. Хотя… Я в третий раз приложился к эмалированной кружке и, не пряча больше глаз, в упор оценивающе взглянул на девушку. Ничего себе, привлекательная гураночка. Не просто же так в Иркутске я на нее запал…
Не бывает некрасивых женщин, бывает мало водки. Водки хватало, да и женщина была красива изначально.
Я вообще противоположный пол делю на три категории:
1. «Спиртного не надо».
2. «Под пиво пойдет».
3. «Я столько не выпью».
Девушка из первой. Это я был нерабочий — исцарапанный, заклеванный и потерявший веру в себя. Ладно, прорвемся. Плеснул еще…
— До того как начну приставать, можно вопрос? Потом некогда будет.
Она усмехнулась:
— Давай.
— Я тут еще видел зловонный белесый пузырь, старика с двумя ртами и одноглазого зверька. Его потом Нойон придушил за сараем.
— Еще серую собаку, — добавила девица. — Это все один и тот же Ада-дух, оборотень. Он может превращаться и в ребенка.