Астра
Шрифт:
Во всех этих достаточно унизительных перипетиях отдушиной для Романа стала охота. Он отправлял охотничий культ. Но охотником не был. Ходил с охотниками на охоту, делал неумолимое лицо, пил потом водку, как звериную кровь. Но сам старался поменьше стрелять. Если стрелял, то в основном мимо. Больше любовался охотниками, любовался с ужасом, как ребенок. Так же в детстве он играл в футбол, больше любуясь развязным мастерством дворовой шпаны. И охотники от него были на самом деле так же далеки, как футболисты.
Раз
Были сегодня и новые охотники, вроде не знакомые Роме. Среди них Роман с удивлением признал Колю Штурвалова. На Штурвалове ружье повисло, как на гвозде.
– Ты какими судьбами здесь, Николай? – спросил Рома. – Это ведь тебе не шутка. Сходил бы сначала на зайца или на уток. А кабан, знаешь ли, смертельно опасен. Ты гляди, может, лучше тебе вернуться? Или ты перед Астрой хочешь показаться хватом? Так ты поэт, у тебя своя стать. – Рома улыбнулся ласково.
Остальные охотники почему-то не разделили его веселья. Ласковый взгляд они почему-то прятали не от Штурвалова, а от самого Ромы.
– Мне знаком кабан. К-к-кабан мне знаком, – свысока ответил Штурвалов.
– Лично знаком? – иронизировал Рома.
– Л-лично, – степенно кивнул Штурвалов.
Роман только мотнул насмешливо головой.
Пошли. Шли долго. И вот подняли кабана. Когда поднимают кабана, чувствуется в лесу осень даже летом, даже весной чувствуется. Охотники к тому моменту разошлись по лесу. Роман стоял возле высокого болотного камыша.
Глядит, кабан идет на него. Рома вскинул карабин, выстрелил. Кабан идет. «Всё», – лишь успел прикинуть Рома. Но почти в то же мгновение раздался другой выстрел. Кабан рухнул, словно сам отпрыгнул в сторону. Из камыша вышел Коля Штурвалов. Помолчали.
– А ты, оказывается, действительно, того. – подобострастно-восторженно признал Рома.
Штурвалов закинул за спину ружье, повесил его опять, как на гвоздь. Прочитал:
Я исторгнут из счастья.Но оставляю ненастьеДля себя, для себя,Потому что иначе нельзя.Дни созрели в охотку,Птиц подбитых кормлю.Не идти на охоту,О другом я молю.Я молю о причастье,Я молю о дожде,Да, свое я ненастьеОставляю судьбе.– Но эт-то больше про т-тебя, – добавил Штурвалов твердо.
– Про меня? – смутился Рома.
– Да.
– Почему же, Николай, почему именно про меня?
– Потому что это ты не охотник и ненастье свое прячешь. А напоказ да, напоказ ты охотник. А я, наоборот, охотник. У меня в душе пир, изобилие разъятой дичи. А снаружи н-н-ненастье, – выговаривался, почти не запинаясь, Николай.
– Врешь! – весело заявил Рома.
– Я н-не-ее в-в.
– Врешь, брат! Стихи оставь себе, а за жизнь спасибо! Спас! – потерзал Колю по плечу Рома и браво и бесцельно пошел в лес. Шок наглядной смерти еще не сошел, конечно.
– Я н-не всегда буду ря-дом, – тревожно предупредил Штурвалов вслед. – Ты на охоте не сп-прячешься от охоты. Потому что эта охота идет на тебя.
Рома оглянулся, отмахнулся, засмеялся себе в пальцы, словно понюшку снимал. И повторил блаженно:
– Врешь, брат!
Так обнаружилось, что Штурвалов одинаково хорошо владел боевым карабином и игрушечным деревянным ружьем Луки.
Штурвалов ценил свою фамилию и оправдывал ее. Под предлогом ремонта он прижился на чердаке у Астры.
До того чердак пещрил щелями, в которых, казалось, птицы должны застревать, как в силках. Штурвалов, хоть кривой, но рукастый мужик, затеял поправку чердака. Сделал наверху каюту, притащил настоящий иллюминатор, вставил его как окошко в сторону близкой реки. Установил штурвал. Но не крутил его сам, а с помощью свечей, которые одни догорали, другие разгорались, сделал нечто вроде перпетуум мобиле – крутящийся подсвечник. В самодельные же вазы поставил сухой камыш. Отвел себе от дымохода камин, затащил наверх пухлый диван, обитый малиновым велюром. На стене нарисовал странный коллаж. Здесь был черт с аптекарскими весами в руках, циферблат с упавшими стрелками, собор, надпись «Сегодня право силы, а завтра сила прав». И стал здесь жить. Выход он себе соорудил отдельный, по хилой лестнице через сарай.
Пошли еще более отчетливые толки, что Астра сблизилась со Штурваловым. Но Астра такие подозрения напрочь отвергала даже с улыбкой. Лука торчал теперь день-деньской наверху. Мать ему кричала громко в потолок, и он спускался – не сразу – с той же материнской, неотражающей улыбкой.
Дядя Коля и по огороду теперь справлялся. Соседка Капа приставала к нему поначалу, чтобы не сажал деревья, а то затенят участок ей, то да это, или просила помочь уже на ее участке. Коля замирал, начинал трепетать, силясь возразить. Капа, не дотерпев, оставляла его одного стоять в огороде, как пугало. Образцового хозяйства Штурвалов, правда, не навел, но Астрово запустение чуть сдвинул в сторону свежего ветра. Под окнами он насадил разноцветных астр, чтоб всем было понятно, кто в доме живет.
Конец ознакомительного фрагмента.