Атаман Ермак со товарищи

Алмазов Борис Александрович

Через несколько минут Бахта вышел, церемонно поклонился казакам и, важно воссев на коня, поехал с майдана, окруженный десятком слуг.

Мещеряк, Пан, — позвал атаманов из землянки Ермак. — Подите сюды. Ну, как думаете, кого он продал? Маметкула!

Да ты чо? Он же у них первейший воин! — не поверил Кольцо.

Потому и продал! Вот она, зависть, что с людьми делает!

Повесить бы его! — сказал Мещеряк.

Сам подохнет. Охота мараться! — сказал Ермак. — Стало быть, собирайтесь скореича — Маметкул на Вагае кочует, в ста верстах

отсюдова — ставка.

Атаманы пошли отбирать казаков порезвее. Из ворот Кашлыка медленно, с достоинством выезжал Бахта Тагин.

— А ведь небось у него и детишки есть. Любят его… — сказал, глядя ему вслед, Мещеряк.

— Ему бы на Москву податься! — ощерился Кольцо. — В большие бы люди вышел!

— На Москве таких любят, — поддакнул Пан.

— Потому мы здесь, а не на Москве! — оборвал разговор Ермак.

Казаки собрались скоро. Ермак осмотрел каждого, заставил попрыгать и благословил в путь. Спешно, без привалов, отряд прошел за двое суток сто верст. Ночевали «украдом», по очереди. Шли тремя группами. Две малые — одна разведывает, вторая прикрывает -и большая основная. Вот там и были самые отборные бойцы: стрелки, кулачники да поножовщики, поднаторевшие языков добывать.

Вечером второго дня от головной группы пришел вестовой:

— Не обманул Сеин Бахта — здесь Маметкул кочует.

Ночевать легли без костров, не скопом, а по пять

человек друг от друга на отдалении, чтобы, ежели кто случайный напорется, сразу всех не накрыл. На рассвете Пан, ведший отряд, поднял бойцов.

Тихо, не хрустнув ни единой сухой веткой, не стронув ни единого камушка на тропе, вышли на берег Вагая, где в красивой долинке стояли Маметкуловы юрты.

Казаки залегли и смотрели, как просыпается кочевье, чтобы определить, в какой юрте Маметкул.

Вот из крайней кибитки вышла пожилая татарка, потянулась, повязалась белым платочком, что-то сказала; из юрты вышли еще несколько женщин, взяли ведерки; переговариваясь и посмеиваясь, пошли в степь. Кобылиц доить — догадались казаки.

Навстречу им попался дозорный. Стал женщин задирать; они смеялись, он пошучивал, совсем забыв про службу. Второй караульщик сидел разувшись, мотал головой, отгоняя дремоту.

Выбежал из юрты мальчонка, задрал рубашонку, пустил струю. Старуха дала ему подшлепника, чтобы hi юрты за малой нуждой дальше отходил. Мычали коровы. За юртой женщина колола дрова — растапливала огонь под казаном.

Живут же люди, — сказал лежащий рядом с Паном казак. Атаман глянул: на изъеденных оспой щеках скуластого казака блеснули слезы.

Как у нас дома, — сказал он, извиняясь за свою слабость. Хотел Пан сказать ему что-то жесткое, чтобы не разнюнивался, — не дома, на лежанке — в набеге. Но не сказал. Тоже ведь и у него когда-то был дом, была жена, были дети. Давно, словно в другой жизни. Он вспомнил беленые стены саманной мазанки, коровье мычание в хлеву… Впереди по-сурчиному цокнул Якбулат.

Вмиг казаки глянули в ту сторону, куда указал наблюдатель. Из юрты

вышел Маметкул. Был он босой, без рубахи… Татарка в пестром халате стала сливать ему воду из тонконосого кувшина на руки. Маметкул начал умываться, фыркая и смеясь.

Пан чуть приподнял и переливисто свистнул. Стража не успела вытащить сабли из ножен. Казаки вваливались в юрты, выводили мужчин. Женский крик стоял над кочевьем. Плакали ребятишки, кричали от страха…

Не обращая на них внимания, казаки тащили медную посуду, меха, пуховые шелковые одеяла, сундуки Старухи цеплялись за них. Казаки отмахивались. Бабы, простоволосые, падали на колени, ползли… Пан стоял около связанных мужчин с обнаженной саблей, смотрел, как казаки тащат на берег бочонки с медом, мешки с крупой.

Кривоногий казачок подскочил к кипящему казану и деловито прикинул, куда бы вылить варево и прихватить казан.

Не трожь казана! — сказал ему Пан.

Так ведь казан гожий! — собираясь снять его с огня, ответил казак.

— Не трожь, я сказал!

— Ты что?

— А они из чего питаться будут?

— Да они еще наживут, а нам польза.

— Ну!

Казак плюнул и побежал шарить по юртам. Татары, связанные локтями, смотрели исподлобья на грабеж. На то, как казаки тащили скарб и припасы.

— А не все вам грабить! — сказал, перехватив их взгляды, казачок по-татарски. — Вот и наш черед настал. Не нравится? А? То-то…

Но велел всех пленных покормить.

Маметкула, как скатанный ковер, отволокли на струг. Под вой женщин и крик ребятишек отчалили. Струг был нагружен так, что бортами чуть воду не черпал. Поставили парус, погребли к Кашлыку.

Остальных пленных погнали пешим порядком вдоль берега. Кто-то предложил запалить юрты.

И Пан, вдруг налившись яростью, заорал в самые лица оторопевших «резвецов»:

— Кто сказал «запалить»? Я-те запалю! Вы с кем воюете? С бабами, с детишками?.. Вы басурмане али крещеные? Запалить они собрались! Я те так запалю, в геенне огненной холодно покажется. — И, прыгая в струг, крикнул по-татарски: — Не бойтесь, худо Маметкулу не будет! Мы на него сердца не держим! Может, и лучше, что он к нам попал!

Когда те, что шли берегом, остановились на первый привал, полусотник Якбулат велел развязать самого молодого и самого старого.

— Понабрали! — сказал он. — А куды нам столько? Чем мы их кормить будем? А энти двое вовсе квелые, не дойдут. Отпускаем.

И, отведя их в сторону, перед тем как разрезать веревки, стягивающие им руки, заглянув в самые глаза, наполненные страхом, сказал по-татарски:

— Яным (воины), идите и скажите всем: Маметкула выдал и место кочевья указал Сеин Бахта Тагин — он недостойный человек. Повтори.

Трясущимися губами пленные повторили.

Якбулат разрезал веревки и выбросил обрывки в овраг.

Как зовут тебя, добрый человек? — спросил старик.

Якбулат, из рода Сары. Казак.

Западные Сары? — ахнул старик. — Вы вернулись?