Атаман Ермак со товарищи
Шрифт:
Строгановы поручили Брюнелю набрать команды моряков на эти корабли и отправили его с большими деньгами в Антверпен. Где, как и следовало предположить, Брюнель и не подумал это поручение выполнить.
С огромным трудом пробравшись через несколько воюющих стран во Фландрию, Брюнель решил основать собственное дело и заняться освоением Сибири самостоятельно.
Он свел знакомство со многими знаменитыми географами, купцами, мореплавателями. Рассказывая им небылицы о сибирских краях и о легкости прохода в Китай северным
Корабль Брюнеля дошел до острова Вайгач, но не смог пройти в Карское море. Льды погнали его обратно. В устье Печоры он сел на мель на своем хваленом, европейской постройки корабле и едва не погиб.
Таким образом, Сибирь не была для мира страной, вовсе не знаемой. Известна была туда дорога и с юга, и с севера. Но одно дело — знать, а другое — суметь пройти. И это оказалось не под силу покорившим все океаны английским и датским морякам!
А казаки плыли по Печоре, переволокшись из Щугора. Тянули доверху груженные струги, не подозревая, что рассекречивают строгановскую тайну Печорского хода и совершают, таким образом, географическое открытие, или, пожалуй, подтверждают его, поскольку этим путем, вокруг Тюмени, плавали русские люди и прежде. И нисколько своими стругами не гордились. Не кичились своими подвигами и не делали из своих открытий тайны ни для кого.
Пленение Маметкула
Когда наши предки владели Старым полем, их погубили раздоры. Монголов, сказывают, всего было тысяч пять. Но это был кулак, а наши в степи, и Русь тоже — все в разброде были. Князей как грачей на пахоте, и каждый к себе тянет, других превысить норовит… Казаки сидели на солнечном пригорке, грелись после долгой зимы. Любовались, как по первой траве ходят сбереженные за зиму кони и казаки, что помоложе, скачут на неоседланных, пуская стрелы из короткого лука-сагайды в цель.
Гордыня есть первейший грех, — поддержал Ермака Старец. — И не в том она, что шапка соболья, а в том, что каждая вошь кричит: «Меня не трожь! Я превыше Царя!» И один такой, и другой, а выходит — вея сила на распрю ушла.
Складно говоришь! — как всегда, усмехнулся Пан. — Я только не пойму, к чему это приложить.
А к тому, что издаля Сибирь-ханство камнем до Небес кажется, а подошли поближе — не един камень, а гора камней. Ткнули покрепче, они и посыпались… Таперя не пропустить, что нам в этой груде гожее.
Да… — согласился Мещеряк, — было крашено, а пошел дождь — оно пестро! На четвертый день, как мы в Искер вошли, Бояр прибежал, а ведь небось на шерсти Кучуму присягал.
Он не на шерсти… Они, вогуличи, когда клятву дают — с золота пьют, а на шерсти ему, как нам — навроде шутки, — сказал Пан.
— Ты Бояра не хай! — сказал Ермак. — Он на нас как на Христа Спасителя надеется, ему Кучум —
— А через чего он Кучуму служил?
— А куды денешься? — буркнул Кольцо, который, развалившись на пригорке, делал вид, что спит либо дремлет. — Он тут недальний — мигом нукеры наскочут да разорят, а самого с колодкой — в Бухару.
— А которые и не служат, за Обью прячутся, — сказал Ермак, — там нам обязательно подмога и дружество будет. Там нельзя жесточью… Слышь, Мещеряк?
— Да слышу! — неохотно ответил атаман, задумчиво покусывая травинку.
— Они как дети малые, — сказал Старец. — Чисты сердцем и шкодят-то не по уму. Крестить их надо…
— Чего они, через это еще лучше станут? — засмеялся Пан.
— Вот глупой! — рассердился Старец. — Тады их девиц с нашими казаками венчать можно. Чтобы женились, значит. Девки у них гожие: тихие да работящие…
— А казаки и так женятся, которые помоложе. У меня вона уж трое землянки отрыли, женок привели, живут… Одна уж пузатая ходит!
— По-собачьи! — вздохнул Старец. — Невенчанные!
— Да ладно тебе! — сказал Пан. — К осени церкву поставим, и повенчаешь! Живут, и слава Богу.
— Чудной народ… А добрый, — сказал Мещеряк.
— Особливо татары… — засмеялся Пан.
— Они того же корня, как мы! — сказал Ермак.
А какая в казаках самая скверная черта? То-то и оно, что гордыня эта самая. Каждый сам себе атаман, и нраву моему не препятствуй!
— Да уж верно… Нехай моей бабке будет хуже, что у меня отмерзнуть ухи! — подсказал Пан. — А к чему ты это?
— А к тому, что зараз татары дружка дружку предавать нам начнут. Да перегрызутся, как деды наши.
Вот помяните мое слово, не сегодня-завтра предатели к нам побегут…
Да откуда ты знаешь? — не поверил простодушный Кольцо.
Давно живу — насмотрелся! — сказал Ермак и поднялся, отряхивая кафтан. — И на руку нам, а противно… Будто крыса по тебе бежит…
Как в воду глядел! Недели не прошло, приехал большой ясашный мурза Сеин Бахта Тагин. Архалук на нем был шелковый, стеганный узорами, колпак белый, изукрашенный, сапоги сафьяновые красные с загнутыми бухарскими носами.
Он долго клялся в вечной дружбе казакам. Говорил, как ценит казачье добросердечие и гостеприимство.
Ермак сразу догадался, с чем приехал Кучумов подручный, и потому сделал вид, что кыпчакского языка не понимает. Говорил через толмача.
Бахта долго плел льстивые кружева, расхваливая казачью храбрость и любовь к справедливости. Атаманы, собравшиеся в Ермаковой землянке, терпеливо ждали.
— Я бы хотел сказать несколько слов моему другу, вашему досточтимому атаману, — наконец произнес Бахта.
Шапку ставлю! — сказал, выходя из низкой двери, Мещеряк, — сейчас продаст кого-то…