Athanasy: История болезни
Шрифт:
– Сложная тема, верно? Опасная, – сказал Гален. – Не переживай. Я отвечу за тебя. Мы в экономике очень любим такие проблемы. Когда дебет не сходится с кредитом, нужно просто добавить число в одну из колонок.
– Я не…
– Ты считаешь, что Город получает ресурсы извне.
– Может быть, – проговорил я внезапно пересохшими губами. На это полупризнание ушли последние остатки смелости; её опустевшее место в теле занял лёд, проступивший холодным потом на коже.
– И ты не сказал об этом Диодато.
– Почему… Почему Вы так
– Потому что ты всё ещё здесь, конечно же.
Гален снова вскочил из-за стола и принялся возбуждённо расхаживать по кабинету.
– Машины, о-о-о, эти Машины! Машины Любви и Благодати, всевидящие, всезнающие, всеблагие и всечистые, неспособные ошибаться и лгать!
С этими словами чиновник на мгновение выпрямился, с неожиданным артистизмом передав закостеневшую осанку Диодато.
– Если тайный источник ресурсов действительно существует, – горячо продолжил он, – значит, Машины о нём не знают, и тогда они не всезнающи. Либо они знают и лгут. Ох уж эти парадоксы, верно?
– Это чудовищная ересь! Одни только сомнения во всемогуществе Машин, не говоря уже об этих ужасных обвинениях…
– Ох, Джоз, конечно же, это просто гипотезы, игры разума. Наброски в твоих черновиках, сделанные для разминки. Ты ведь уже всё удалил, верно? И, конечно, ничего никому не говорил.
Я ничего не удалил – по одним только моим запросам к Библиотеке можно было отследить весь ход исследований, если найдётся достаточно терпеливый человек с большим количеством свободного времени. Но Гален не задавал мне вопрос; это было настойчивое указание на то, что нужно сделать сегодня же.
– Но почему Вы говорите обо всём этом мне?
– Если Машины лгут… – Гален остановился и посмотрел на меня, – эта альтернатива пугает меня гораздо, гораздо сильнее всего остального. А я не хочу бояться один.
Он замолчал, на этот раз явно ожидая от меня ответа.
Казалось, прошла целая вечность, прежде чем я справился с голосовыми связками:
– Я вообще не хочу бояться.
Слова вышли из моего горла, но я их не услышал. Зато их расслышал Гален – он снова схватил меня за руку и яростно её потряс:
– Правильный ответ! Добро пожаловать на твоё место в Городе, Джоз! Завтра к семи без опозданий.
Я вывалился за дверь кабинета и прислонился к стене. К счастью, младший сержант Драйден уже успел куда-то отмаршировать – значит, можно наслаждаться приятной прохладой стены без помех.
Какая удача – нет, какое невероятное открытие той судьбы, которую уготовили мне Машины: я чиновник. Но радость омрачалась странными, пугающими разговорами и событиями. Слова на грани ереси, а за ними мысли, шагнувшие далеко за эту грань.
Гален не стал говорить только об одном; умолчал, не продолжил мысль. Я не боюсь ошибок или лжи Машин. Я боюсь той правды, которую Машины могут скрывать.
Если где-то за пределами Города скрывается неизвестный источник ресурсов, значит, там возможна жизнь. Значит,
Значит, кто-то зачем-то удерживает нас внутри.
Петер Эстергази
2 марта
Закончил программирование опытного образца. На тесте in silico всё прошло адекватно. Но всё равно нужно ещё раз проверить на возможные ошибки.
На выходе из лаборатории снова встретил её. Ким. На этот раз она отвечала за чистоту помещений. Где на днях кошек чуть вскроют. Как минимум.
Она спросила: «Что, док? Вы готовы? Франк сегодня ворчал, что только Вас и ждут».
И ещё год подождать могут, ответил я. Как он представляет науку, этот Ваш Франк? Поставлена задача, вложены деньги и к нужному сроку бах! – и маленькое чудо?
«Да нет, Вы не подумайте, док, я не за Франка. Говнюк он, этот Франк. Он всех шилом в задницу колет, Вы не думайте. Нас тоже».
Приятно знать, что я не исключение. Что это работа у Франка такая. Впрочем, это его не оправдывает.
«Думаю, в его должностных обязанностях так и написано: колоть подчинённых вилами в зад», – добавила она со смехом.
Я думал, что где-то тут мы и разойдёмся, но она сказала, что собирается выпить кофе. Пригласила меня составить компанию. А я как насчёт взбодриться? Я очень хорошо насчёт взбодриться.
В микрокафе мы сели за самый дальний столик. Не без её подачи. Она не хочет, чтобы её видели со мной? Или она чувствует моё нежелание, чтобы меня вообще видели под хорошим освещением со всех сторон?
Увидела, как я морщусь от кофе. Спросила: больше по чаю или выпивке? Но тут же смутилась и извинилась.
«Ну, не часто, но иногда я пью, – сказал я. – Вот, в свои дни рождения, например. Как раз позапозавчера мне исполнилось тридцать семь, и я выпил три стакана палинки».
На её лице отразилось недоумение, даже, кажется, лёгкое недоверие. Пришлось объяснить: это венгерская водка. Из фруктов. Да, я венгр.
Я изложил ей свою великую теорию: у каждого маленького восточно-европейского народа есть свой особый алкогольный напиток, которому мы преданы всей душой и не променяем его ни на виски, ни на коньяк. Если мы отвергнем этот напиток, то растворимся среди больших народов, забудем свой язык и обычаи. И, в конце концов, исчезнем.