Атлант расправил плечи. Часть II. Или — или (др. перевод)

Рэнд Айн

— Да. Сейчас я понимаю это даже лучше, чем вы.

— И это для вас ничего не значит?

— Это значит для меня больше, чем вы можете понять.

— Тогда почему вы дезертируете?

— Вы не поверите мне, поэтому я не стану объяснять, что отнюдь не дезертирую.

— Нам будет страшно трудно, и вы равнодушны к тому, что увидите, как нас порвут на части мародеры?

— Не будьте в этом так уверены.

— В чем? В вашем безразличии или в нашем уничтожении?

— И в том, и в другом.

— Но вы знаете… то есть знали об этом еще

сегодня утром, что это смертельная битва, и что именно мы: вы, я и Риарден, — противостоим мародерам.

— Если я скажу, что знаю это, а вы нет, то вы решите, будто я не понимаю, что говорю. Поэтому толкуйте мой ответ, как хотите.

— Вы не раскроете мне его смысл?

— Нет. Вы все поймете сами.

— Вы хотите отдать мир мародерам. Мы не хотим.

— Не будьте так уверены в том, что сказали.

Она в отчаянии замолчала. Странной казалась та простая манера, что появилась в его поведении. Он говорил совершенно естественно, и в тумане вопросов, оставшихся без ответа, и в трагической таинственности происходящего он создавал впечатление человека, для которого секретов больше не существует, и ничего недоговоренного попросту не осталось.

Но, глядя на Кена, она заметила первую трещинку в его благостной безмятежности: он явно боролся с какой-то своей мыслью и, поколебавшись, с усилием сказал:

— Кстати о Хэнке Риардене… Не могли бы вы оказать мне услугу?

— Разумеется.

— Скажите ему, что я… Понимаете, я никогда не заботился о людях, а он всегда был человеком, которого я уважал, но до сегодняшнего дня я не понимал, что мое чувство к нему… что он — единственный человек, которого я любил… Просто скажите ему об этом и о том, что я хотел бы… нет, это все. Возможно, он будет проклинать меня за уход… а может быть, и нет.

— Я скажу ему. — Услышав притупленный, скрытый отзвук боли в его голосе, Дагни почувствовала такую близость к Кену, что ей показался невозможным его поступок, и она предприняла последнюю попытку.

— Мистер Данаггер, если бы я попросила вас на коленях, если бы могла найти самые главные слова, которых сейчас не нахожу, могло бы… есть ли шанс остановить вас?

— Нет.

Спустя секунду, она спросила бесцветным голосом:

— Когда вы уходите?

— Сегодня вечером.

— Как вы поступите с… — она указала на холмы за окном, — …с «Данаггер Коул»? Кому оставите?

— Не знаю, все равно. Никому или любому. Тому, кто захочет ее взять.

— Вы не собираетесь распорядиться компанией или назначить преемника?

— Нет. Ради чего?

— Чтобы отдать ее в хорошие руки. Не назовете ли имя вашего наследника по собственному выбору?

— Нет у меня выбора. Да и разницы никакой нет. Хотите, я отдам все вам? — Он протянул руку за листком бумаги. — Если хотите, я напишу письмо и назначу вас единственной наследницей прямо сейчас.

Она потрясла головой в безотчетном приступе ужаса:

— Я не мародер!

Он крякнул и отодвинул бумагу.

— Видите, вы дали верный ответ,

сами того не заметив. Не волнуйтесь о «Данаггер Коул». Не имеет никакого значения, назови я наилучшего преемника в мире, или наихудшего. Не важно, кто теперь завладеет компанией, люди или сорняки, никакой разницы не будет.

— Но уйти и бросить… просто бросить… крупное промышленное предприятие, словно мы живем в век бездомных бродяг или дикарей, обитающих в джунглях!

— А разве дело обстоит иначе? — Он улыбался с насмешкой и сочувствием. — Зачем оставлять завещание или любой другой документ? Я не хочу помогать мародерам делать вид, что частная собственность все еще существует. Я уступаю той системе, которую они создали. Они не нуждаются во мне, им нужен только мой уголь. Пусть возьмут его.

— Значит, вы принимаете их систему?

— Разве?

Она застонала, глядя на запасный выход.

— Что он с вами сделал?

— Он сказал мне, что я имею право уйти.

— Я не верю, что за три часа можно отвратить человека от всей его пятидесятидвухлетней жизни!

— Если вы думаете, что он посвятил меня в некое непостижимое открытие, тогда я понимаю, как дико это выглядит в ваших глазах. Но это не так. Он просто назвал то, ради чего я жил, ради чего и в какое время живет каждый человек, если не разрушает себя.

Она поняла, что все уговоры тщетны, и больше ей нечего сказать.

Глядя на ее склоненную голову, он ласково сказал:

— Вы храбрая женщина, мисс Таггерт. Я понимаю, что вы совершаете сейчас, и чего это вам стоит. Не терзайте себя. Дайте мне уйти.

Она поднялась, хотела заговорить, но, внезапно взглянув вниз, бросилась вперед и схватила пепельницу, что стояла на краю стола.

В пепельнице лежал окурок сигареты с напечатанным знаком доллара.

— Что такое, мисс Таггерт?

— Он… он курил это?

— Кто?

— Ваш посетитель, он курил эту сигарету?

— Я не знаю… наверное… да, кажется, я видел, что он курит сигарету… погодите-ка… нет, это не мой сорт, значит, сигарета, должно быть, его.

— У вас сегодня были другие посетители?

— Нет. Но в чем дело, мисс Таггерт?

— Могу я взять это?

— Что? Сигаретный окурок? — Кен растерянно смотрел на нее.

— Да.

— Конечно, только зачем?

Она смотрела на окурок в ладони, словно на драгоценный камень.

— Не знаю… Не знаю, принесет ли он мне пользу, но он может быть ключом к… — она горько улыбнулась, — к моей личной тайне.

Дагни колебалась, покинуть ей кабинет или остаться. Она посмотрела на Кена Данаггера так, словно подарила последний взгляд тому, кто уходит туда, откуда нет возврата.

Поняв это, он улыбнулся и протянул ей руку.

— Я не прощаюсь, — сказал Кен. — Потому что в недалеком будущем мы увидимся снова.

— О, — радостно отозвалась Дагни, держа его руку в своей, — вы собираетесь вернуться?