Атлант расправил плечи. Часть III. А есть А (др. перевод)
Шрифт:
Доктор Стэдлер с презрением указал на затянутый пылью горизонт пыльной прерии и на три деревянные трибуны — те были только что построены, и древесина, казалось, тоже потела: под солнцем блестели капли смолы.
— Мы будем свидетелями исторического события, доктор Стэдлер. Оно станет поворотной точкой на пути науки, цивилизации, общественного благосостояния и политической стабильности. — Голос доктора Ферриса звучал как у клерка отдела информации, бубнящего зазубренный текст. — Началом новой эры.
— Какого события? Какой эры?
— Как вы увидите, право быть свидетелями этого знаменательного события получили самые выдающиеся граждане, наша интеллектуальная элита. Мы не могли не включить в этот список вас (так ведь?) и, разумеется, уверены, что можем
Стэдлер никак не мог заставить себя взглянуть в глаза доктору Феррису. Трибуны быстро заполнялись людьми, и доктор Феррис постоянно прерывал речь, чтобы приветственно помахать ничем не примечательным на первый взгляд людям; Роберт Стэдлер видел их впервые, но они были выдающимися личностями, судя по тому, с какой почтительностью махал им доктор Феррис. Казалось, они все знают Ферриса и ищут его, словно он являлся распорядителем — или звездой — этого мероприятия.
— Привет, Спад! — окликнул доктор Феррис осанистого, седовласого человека в парадном генеральском мундире.
Доктор Стэдлер повысил голос:
— Послушайте, может, потрудитесь объяснить мне, не отвлекаясь, что здесь, черт возьми, происходит.
— Да все очень просто. Это почти финал. Простите, доктор Стэдлер, я на минутку, — торопливо произнес Феррис, ринувшись вперед, будто вышколенный лакей при звонке колокольчика, к группе людей, похожих на стареющих забулдыг; обернулся лишь на мгновение, чтобы успеть бросить слово, которое, видимо, счел исчерпывающим объяснением: — Пресса!
Доктор Стэдлер сел на деревянную скамью, испытывая полное отвращение при одной мысли, что придется с кем-то общаться. Три трибуны располагались полукругом, словно ярусы небольшого цирка, мест там было примерно на триста человек; они казались построенными для зрителей какого-то спектакля, но были обращены в пустоту ровной, тянущейся до горизонта прерии с видневшимися вдали темными пятнами фермерских домов.
Перед одной трибуной, видимо, предназначенной для прессы, стояли микрофоны. Перед другой — для государственных служащих — было что-то вроде портативного коммутатора; на нем поблескивало несколько рычажков из полированного металла. На импровизированной автостоянке несколько блестящих, новых роскошных машин представляли собой довольно впечатляющее зрелище. Однако здание на пригорке в нескольких тысячах футов вызывало у Роберта Стэдлера смутное беспокойство. Это была небольшая, приземистая постройка непонятного назначения с толстыми каменными стенами, без окон, с несколькими забранными толстыми решетками бойницами и непомерно большим куполом, словно бы вдавливающим дом в землю. Из основания купола торчало несколько стоков неправильной формы, похожих на грубо слепленные из глины трубы; они казались чуждыми промышленному веку и любому мыслимому назначению. Вид у дома был зловещий, как у разбухшего ядовитого гриба; он был явно современной постройки, но неаккуратные, нелепые очертания делали его похожим на обнаруженную в глубине джунглей постройку аборигенов, предназначенную для каких-то тайных дикарских ритуалов.
Доктор Стэдлер раздраженно вздохнул: ему надоели тайны. Слова «секретно» и «совершенно секретно» содержались в приглашении, требующем его приезда с неуказанной целью в Айову через два дня после получения. Чтобы сопровождать его, в институт явились двое молодых людей, назвавших себя физиками; на его звонки в Вашингтон доктор Феррис не отвечал. Молодые люди разговаривали — во время утомительного путешествия на правительственном самолете, потом малоприятной поездки в правительственном автомобиле — о науке, чрезвычайных обстоятельствах, социальной стабильности и необходимости соблюдать секретность, и в конце концов он стал понимать еще меньше, чем вначале; только обратил внимание, что в их болтовне постоянно звучали два слова, которые были и в тексте приглашения, два слова, становящихся зловещими, когда их смысл неясен: требования его «лояльности» и «сотрудничества».
Молодые люди усадили его на скамью в первом ряду трибуны и исчезли, словно складная
Доктор Стэдлер почувствовал внезапную вспышку страха, которая, как гром среди ясного неба, призывала бежать отсюда прочь, спрятаться, скрыться. Но он постарался взять себя в руки. Стэдлер буквально кожей ощущал, что самая мрачная сущность всего этого кошмарного (как минимум макабрического) спектакля таится не здесь, а в странном, похожем на гриб доме. Видимо, та же неведомая сила заставила его приехать сюда.
Он решил, что развивать тему бесполезно — самому хуже будет; мысль эта пришла не в словах, а в чем-то крайне раздражающем, обжигающим, как кислота. Слова же, шевельнувшиеся в его сознании, когда он согласился приехать, походили на колдовское заклятье, произносимое неземными существами, да и то лишь при крайней необходимости: «Чтоб вам, людям, пусто было!»
Роберт Стэдлер отметил, что трибуна, отведенная тем, кого Феррис назвал интеллектуальной элитой, больше, чем для чиновников. На миг ощутил укол чисто плебейской гордости за то, что его усадили в первом ряду. Пристыженно оглянулся на ярусы позади. То, что он увидел, походило на легкий, сумеречный шок: это случайное, серое, неприглядное сборище вовсе не казалось ему похожим на интеллектуальную элиту. Он увидел воинственно настроенных мужчин и безвкусно одетых женщин, увидел жалкие, злобные, недоверчивые лица, отмеченные клеймом, несовместимым с самим понятием интеллекта — клеймом неуверенности. Он не заметил никого, достойного того, чтобы остановить на нем взгляд.
И задался вопросом, по каким критериям были отобраны эти люди.
Потом разглядел во втором ряду долговязого пожилого человека с дряблым вытянутым лицом, показавшимся ему знакомым, хотя и не мог припомнить о нем ничего, кроме смутного образа, запечатленного на какой-то фотографии в каком-то безвкусном журнале. Он склонился к женщине рядом и спросил, указав на смутно знакомого незнакомца: «Не могли бы вы назвать мне фамилию этого джентльмена?» Женщина с благоговейным почтением прошептала в ответ: «Это же доктор Саймон Притчетт!» Роберт Стэдлер отвернулся, желая, чтобы никто его не видел, никто не узнал, никто не счел членом этой нелепой массовки.
Он увидел, что Феррис ведет к нему всю журналистскую братию, указывая на него рукой, словно гид — туристам, а когда они приблизились, торжественно произнес:
— Но зачем вам тратить время на меня, когда здесь присутствует человек, сделавший это достижение возможным, — доктор Роберт Стэдлер!
Стэдлеру на миг показалось, что он видит на усталых, циничных лицах журналистов какое-то непонятное выражение — не уважения, ожидания или надежды, скорее, их отголосок, слабый отблеск того, что могли бы они выражать в юности при упоминании имени «Роберт Стэдлер». В этот миг он ощутил побуждение, в котором постыдился бы признаться даже самому себе: сказать им, что ничего не знает о происходящем, что значит здесь меньше, чем они, что его привезли сюда как пешку в какой-то тайной игре, почти как… как арестанта. Вместо этого он вдруг услышал, как отвечает на их вопросы самодовольным, снисходительным тоном человека, знающего все секреты высшей власти:
— Да, Государственный научный институт гордится своими достижениями в служении обществу… Государственный научный институт не является орудием чьих-то частных интересов или личной алчности, он служит благу человечества, всеобщей пользе… — изрекал он, как заведенный, отвратительные банальности, услышанные от доктора Ферриса.
Стэдлер не хотел признавать, что сам себе отвратителен; он путал причину и следствие, считая это отвращением к окружающим его уродам: они вынудили его участвовать в этом постыдном представлении. «Чтоб вам, людям, — думал он, — пусто было!»