«Атлантида» вышла в океан
Шрифт:
Холмер молчал; молчал и Шмелев.
— И потом,— продолжал советский ученый,— у вас же пресса обожает сенсации. За сенсацию отдадут миллионы, продадут мать родную, потому что это сразу увеличит тираж, а следовательно, и доход газеты.
Холмер встал и повернулся к Шмелеву, словно хотел что-то сказать, но передумал. Некоторое время ходил взад-вперед по каюте.
Тем временем Шмелев писал окончательный текст коммюнике. Закончив, он подписал его и протянул листок Холмеру, ожидая замечаний. Но Холмер поставил свою подпись, даже не взглянув на текст.
Шмелев пожал плечами — стоило спорить, если это тебя так мало интересует,— сложил очки, спрятал ручку и направился к двери.
Когда он уже открыл ее, Холмер окликнул его.
Шмелев обернулся. Американец смотрел в окно.
— Знаете, Шмелев,— голос его казался глухим, наверное потому, что слова уносил ветер,— я терпеть не могу политиканов. Особенно когда они лезут в науку... Наука есть наука. Мы можем спорить, но на научные темы, а использовать ее для всяких политических целей нельзя.
Холмер сделал нетерпеливый жест.
— Ваш журналист Озеров, по-моему, порядочный парень?
Причем тут Озеров? Почему Холмер вдруг заговорил о нем таким странным образом? — удивился Шмелев.
— Послушайте, Холмер,— сказал он сухо,— не будем играть в прятки. Я понимаю, что ночной океан очень красив, но, может быть, вы повернетесь ко мне и скажете, в чем дело.
Холмер не повернулся.
— Вы правы, мы стары для пряток. Так вот, эта женщина, что ходит с ним, эта француженка, которая не француженка, а скорей всего русская, эта корреспондентка, которая не корреспондентка, а какая-то подозрительная личность,— она не желает ему добра. Он, кажется, не глупый юноша, но...
— Откуда вы это знаете?
— Ну, не все ли равно! — в голосе Холмера послышалось раздражение.— Я не люблю, когда политиканы лезут в науку, и не хочу, чтоб серьезную научную экспедицию компрометировали скандалами...
Шмелев открыл дверь.
— Спасибо, Холмер.
Он вышел из каюты. Американец долго еще стоял у окна, наблюдая за голубоватым заревом ночесветок, тянувшимся вдоль ватерлинии корабля.
Теперь в окно смотрел Шмелев, а на пороге, устремив вопросительный взгляд на его прямую спину, застыл Озеров.
— Что-нибудь случилось, Михаил Михайлович?
— Да.— Шмелев отошел от окна, сел в кресло и жестом пригласил Озерова занять место на диване.— Скажи, Юра, ты любишь читать детективные романы?
— Люблю...— несколько ошарашенный вопросом, ответил Озеров.
— Ну, так вот, теперь ты его персонаж.
— Не понимаю.
— Давай не будем ходить вокруг да около. Я просто расскажу тебе то, что знаю сам, а потом пораскинем мозгами. Сейчас я пришел от Холмера. Он сказал мне, что твоя французская коллега, Мари Флоранс,— кажется, так ты ее называл? — является агентом и имеет задание совершить в отношении тебя провокацию.
Озеров вскочил, лицо его побледнело, глаза стали совсем темными.
— Сядь. Не прыгай. Не спеши делать выводы и принимать решения. Холмер мне почти ничего не сказал. Намекнул еще, что она русская. Теперь будем рассуждать.
Вряд ли под тебя подкапывается какая-нибудь иностранная разведка — ты не дипкурьер, не конструктор ракет и, кажется, не здорово разбираешься в расщеплении атома. К тому же, ни одна разведка не будет устраивать провокации в комплексной научной группе, в которую входят ученые из разных стран. В этих условиях сесть для них в лужу было бы катастрофой. Скорее всего речь может идти о какой-нибудь антисоветской эмигрантской организации (тем более, если эта женщина русская).
Может быть, конечно, кто-то с какими-то намерениями сознательно обманул Холмера или сам Холмер решил подшутить. Могла произойти ошибка. Или, наконец, все это придумал кто-то из тайных воздыхателей этой Флоранс, чтобы поссорить вас. Словом, много предположений.
В таких случаях всегда следует рассматривать наихудшую версию. Итак, предположим, что она агент антисоветской организации, и ее цель спровоцировать тебя. Как? Насколько я понимаю, могут быть два варианта: или она хочет увлечь тебя и заставить стать предателем, или, если этот номер не пройдет, заманить к себе в каюту, прийти к тебе, быть может, поднять крик, обвиняя тебя во всяких недостойных намерениях... Ну, а что ты думаешь обо всем этом?
Озеров сидел потрясенный.
Конечно, он читал, слышал о всевозможных делах такого рода, но когда сам сталкиваешься...
Он-то жалел ее. Болван! Ведь давно известно, даже из самых наивных приключенческих книг,— провокаторы всегда имеют облик ангелоподобных женщин. Молодому парню такую и подсунули. И он, конечно же, вообразил, что нравится ей, что она влюбилась или влюбится, и вообще, бедняжка, надо ее оградить... от нее же самой! Какой болван! Трижды болван!..
Он вновь и вновь перебирал в памяти каждую их встречу, от первой у бассейна до последней у дверей ее каюты. Теперь многое становилось ясным: ее безграмотность в журналистике, ее осторожные вопросы с целью выведать, как он относится к своей стране, к деньгам, как понимает свободу, что думает о заграничной жизни. Она интересовалась, есть ли у него родственники, кто, как он к ним относится, доволен ли своим положением, нет ли обид.
Ему казалось это естественным. Два подружившихся человека рассказывают друг другу о себе. Она же не спрашивала его о военных базах и полигонах, черт возьми!
Да и русский она наверняка знала, конечно же, она была русской! Он припоминал незначительные на первый взгляд эпизоды, мелочи...
А потом начал вспоминать другое...
Как он вел себя? Не сказал ли, не сделал ли чего-нибудь, в чем потом стал бы раскаиваться? Ведь есть вещи, невинные в кругу друзей, товарищей, даже соотечественников, но недопустимые а ином кругу. А тем более в общении с человеком, который только и ждет, чтоб ты споткнулся.
Придирчиво и беспощадно припоминал все беседы, свои высказывания, даже свои шутки. Строго судил все. Нет, ни в чем он не мог себя упрекнуть! Был он с ней вежлив, доброжелателен. Говорил о разных вещах,, избегая политики, избегая задеть ее, как он думал, французский патриотизм.
Всплыли новые детали, новые мелочи, на которые он не обращал внимания. Настроение Мари, ее страх, ее расспросы и порой растерянность, когда она слышала ответы. Ее склонность к вину. Ее первые попытки увлечь его, уступившие место откровенной заинтересованности.