«Атлантида» вышла в океан
Шрифт:
— А если б я была преступницей, тогда что? Вешаться?
— Перестаньте, Маша. — Озеров отмахивался от этих слов. — Все зависит от проступка. Ведь там много степеней — есть умышленные и случайные, серьезные и мелкие. Преступник может быть закоренелым, готовым без конца повторять свое преступление, и раскаивающимся. Общих правил тут нет. Вы, например, — он снова улыбался, — закоренелая преступница, на вашей совести много загубленных жизней, но... не по вашей вине, такая уж вы уродились красивая. Не можете же вы начать хромать или повязать один глаз черной повязкой?
Озеров смеялся.
А Мари, пока он говорил, бросало то в жар, то в холод. Она никак не могла решиться задать вопрос, который уже столько времени не давал ей покоя. Но случай был слишком благоприятный. Когда еще так повернется разговор?
— А если б я была преступницей, вы бы казнили меня? — Мари не смотрела на Озерова, стараясь говорить как можно непринужденней.— Или...— она перевела дыхание,— или могли бы простить?
В сгустившихся сумерках лица ее не было видно. Она зажмурила глаза, изо всех сил вцепилась в поручни. Ох какими долгими показались ей те несколько секунд, что не было ответа.
— Видите ли, Маша,— заговорил наконец Озеров,— прощение зависит от вины. Не представляю, чтобы вы могли совершить что-нибудь такое, чего нельзя было бы простить. При условии, конечно, что вы понимаете свою вину. Но прощение можно выпрашивать, а можно заслужить. Мне кажется, что человек, совершивший даже серьезный проступок, всегда может сделать что-то такое, что искупит его вину.
— Например? — прошептала Мари.
— ...Ну что именно, это уж дело совести каждого. Но все это шутка, дорогая Маша, по-моему, проповедник из меня неважный, а судья тем более, разве что на ринге. Да и какая вы преступница? Достаточно посмотреть вам в глаза, и тут же убеждаешься, что вы — ну, если не ангел, то по крайней мере праведница...
Последнюю фразу Озеров произнес с улыбкой.
Искупить.. Чем? Как? Что она может сделать? Она, Сергей, его начальник, его сообщники... Это даже не песчинки, песок — чистый. Это мусор. С кем схватились? На кого осмелились руку поднять? Машинально Мари задала вопрос:
— Вы говорите, что вину можно искупить. Не всякому это удается. Ну вот я. Что я могу сделать?
— Как что? Вы же журналистка! Ну представьте себе (я беру первый попавшийся, но довольно распространенный пример), что вы, подобно многим вашим собратьям по перу, ругаете почем зря Советский Союз, советских людей и так далее. Вдруг в вас заговорила совесть (что, к сожалению, с вашими братьями по перу бывает редко)! Что вы можете сделать? Открыто и честно признаться в том, что поступали подло, и начать писать правду...
— Так ведь этого никто не напечатает.
— Почему не напечатает? Есть ведь у вас во Франции либеральные газеты, и левые, и коммунистические. Наконец, такое заявление, если попросить, наверняка напечатает любая советская газета. В общем, всегда можно что-то придумать. Было бы желание.
...Мари все сомневалась, понял ли Озеров что-нибудь, догадался, и каждая их беседа имеет некий тайный смысл. Или это цепь случайных совпадений, все ей мерещится?
Эти мысли, сомнения ни на минуту не оставляли Мари. Лишь они ее и занимали. Потому и было таким страшным пробуждение в то утро, когда под дверью она нашла короткую записку: «Действуй. Первое предупреждение. Сергей».
А «Атлантида» между тем все неслась к берегам Австралии. Путешествие многих утомило. Меньше было купальщиков в бассейнах, меньше игроков на теннисном корте.
Пассажиры первого класса теперь охотней сидели о шезлонгах, поглощая все новые порции виски или кока-колы, в зависимости от возраста и привычек. Пассажиры четвертого и пятого классов, наоборот, приободрились — наконец-то их путь на Голгофу подходил к концу. Прильнув к толстым стеклам иллюминаторов, они всматривались вдаль.
Сначала появились еле видные за туманной дымкой горы, меловые сбросы. Аванпост пятого континента — мыс Натуралиста. Отсюда до Мельбурна «Атлантиде» предстояло пройти еще три тысячи километров.
Компания делала все, чтобы последние дни пути запомнились пассажирам. Ежедневно устраивались всевозможные конкурсы: на самую красивую походку, на самый красивый купальный костюм, на самую красивую улыбку, просто на самую красивую женщину.
Началась корабельная лотерея, главным призом которой был автомобиль. По вечерам разноцветные огни фейерверков полосовали небо, затмевая казавшиеся на их фоне тусклыми звезды.
В кабаре и концертном зале шли спектакли, кинотеатры работали круглые сутки.
Однажды от далеких берегов подлетела, сверкая на солнце, пятерка самолетов. Они проделали в воздухе головокружительные фигуры, оставляя за собой плотные струи цветного дыма, и улетели обратно. Над океаном надолго повисли километровые буквы: «Шины Маккензи».
Ученые, как и прежде, собирались на палубе, беседовали, спорили. Но Левер и Маккензи все чаще отсутствовали «на перекличке». Первый устал — он отлеживался в каюте с бутылкой бургундского и романом. Второй пропадал в телеграфном зале.
Берега приблизились — темные и высокие, с редкими свечками белых маяков. Возникли леса, и над их ровной кромкой уносились ввысь гигантские эвкалипты, похожие на фабричные трубы с нависшими над ними дымными тучами-кронами.
С холмов сбегали к океану желтые, кофейные, зеленые аккуратненькие виллы под красными крышами. На песочных пляжах уже можно было различить купальщиков.
Потом берег стал более пологим, за ним открылись убегающие вдаль изумрудные поля, рощи, лесные полосы. Быстроходный маленький пароходик доставил на «Атлантиду» представителей береговых властей, лоцмана, репортеров.
Среди других знаменитостей, привлекших этих последних на борт, были и члены научной группы ЮНЕСКО. Уже многие газеты сообщили читателям, что «Австралия — родина Первого человека», что трудно переоценить значение открытия, сделанного Даусоном, Вудвардом, Маккензи, что это переворот в антропологии, что подтверждается теория Вегенера, что теперь нет сомнения в наличии на западе Австралии, в районе Карнарвола, возле которого расположен Пилтдоун, золота. Газеты усиленно рекламировали членов научной группы, присваивая им всевозможные ученые титулы и выражая уверенность, что утвердить официально величайшее открытие составит для них лишь приятную формальность.