Атлантида
Шрифт:
И точно, началось. То одна, то другая тень сгущалась, уплотнялась, поглощая тень прижавшегося к стене человека. Бандиты двигались удивительно тихо и слаженно. Видно, успели поднатореть… ничего, голубчики, недолго вам уже осталось землю собой поганить.
— Это хорошо, что они через стену полезли, а ворот не тронули, — не то подумал, не то прошептал Шекких. Нет, точно подумал: не мог он шептать в такую минуту… просто мысль эта была громкой, как ночной шепот.
Лейр с беспечной самоуверенностью мертвецки пьяного протянул руку к бутылке. То есть не совсем к бутылке, а рядом, туда, где его предположительно помутившемуся сознанию грезилась еще одна бутылка — а может, та же самая. Он пошарил в
И тишина разорвалась в клочья воплей и ругани! И громче всех вопил из окна оставленный на стене Айхнел.
Грохот был сигналом для притаившихся в засаде пограничников. Но Лейр не для того рукой поваживал, чтобы грохнуть погромче. Он подхватил натянутые перед ним тонкие прозрачные нити — а потом резко дернул их.
Отряд «Паутина» недаром так назывался. Его тайным боевым искусством было плетение совершенно особенных веревок. Прозрачных, практически невидимых на местности, невероятно прочных и тонких, как паутина, — а при надобности и клейких, как паутина. Лейр уверял, что сплетенные им веревки по сравнению с эльфийскими все равно, что корабельный канат рядом с тонким волосом — но Шекких и такие веревки признал не просто годными в дело, а прямо-таки совершенными. И ведь прав оказался: даже он сам, зная, где раскинута сеть, с трудом различал мерцание паутинки. А бандиты ее и вовсе не замечали — до той минуты, пока она не охватила их ноги.
Но пойман — не значит беспомощен. Бандиты мигом похватались за оружие — даже раньше, чем на них обрушилась дверь сарая, раньше, чем из дверного проема посыпались стрелы надежно укрытых во тьме сарая арбалетчиков. Кто пытался отстреливаться, кто рвал на себе веревки, кто пытался рассечь ударом ножа или пережечь, наскоро высекая огонь… а кто и пустил в ход нечто посерьезнее, чем стрелы, ножи и прочую дребедень.
Магические ловушки не только на дороге оставлять — их ведь и с собой носить, и даже метать можно, если умеючи. Трудно сказать, собирались бандиты расставить ловушки по заставе, закидать ими пограничников или просто прихватили их с собой на всякий случай… кто знает. Но не ножи метательные, а грозди маленьких шариков со смертоносной начинкой свисали с бандитских поясов. Долго ли отцепить шарик, содрать с него оболочку и метнуть? Да не в укрытых арбалетчиков, не до них сейчас — а в ненавистных лейтенантов! Подохнут они — ослабнет и сеть. А может, и вовсе исчезнет.
Однако и тут они опоздали. Едва только Лейр потянул за веревку, Шекких пинком скинул с подноса и бутылки, и закуску. Одной рукой он ухватил поднос, другой — тарелку. Первую же ловушку, летящую прямо в него, он принял на поднос и отбил ее обратно, как мяч, целясь по возможности в лицо. Поднос, тарелка, поднос, тарелка… одна за другой ловушки отлетали в толпу бандитов. Лейр, невозмутимый и спокойный, как песок в песочных часах, сжал большой и указательный палец и сделал резкое движение кистью. Паутину тоже ведь не обязательно сплетать в сеть, ее и выметнуть можно из пальцев, и набросить. Поднос, тарелка, летящая паутинка, арбалетные стрелы, поднос, паутинка…
— Все, — сказал наконец Лейр. — Вот теперь — все.
Из сарая начали показываться пограничники, веря и не веря, что все завершилось, что с ужасом, который наводила банда на всю округу, покончено бесповоротно. Лейр жадно вглядывался в них: цел… цел… и этот тоже цел и невредим… и этот тоже… и этот…
— Чолли, — внезапно окликнул Лейр, — что у тебя с лицом?
— О дверной косяк оцарапался, — смущенно ответил Чолли, пытаясь утереть рукавом кровь со щеки и только пуще ее размазывая. — Споткнулся, и прямо так мордой и влетел.
— Растяпа, — беззлобно ругнул его Лейр с облегчением, резким
Еще бы ему не смеяться! Шекких и не ожидал подобной удачи. Всю банду положили, всю до последнего поганца — и ни одного убитого пограничника, ни одного раненого. Разве что Чолли… ну да его покарябанная рожа не в счет.
Шекких тоже повел плечами, и тут только обнаружил, что по прежнему сжимает в руках овеявший себя боевой славой поднос. Лейр забрал у него поднос и ухмыльнулся.
— Теперь ты понял, почему я так хотел, чтоб именно ты был со мной рядом? — спросил он.
— Не очень, — сказал Шекких, и сказал неправду. Он очень даже понимал, но не хотел понимать.
— Ну как же, — ехидно осведомил его Лейр. — Я ведь наслышан про твой последний боевой подвиг. Закидать мага кошками, когда он в тебя заклинаниями швыряется — это, знаешь ли, не всякий сумеет. У тебя поразительно точный бросок, Я так и подумал, что от ловушек отмахаться ты сможешь, как никто другой.
— Боги, — обреченно вздохнул Шекких, устало опускаясь на крыльцо. — Неужели об этих треклятых кошках так никогда и не позабудут?
— Ни-ни, — заверил его Лейр. — И не надейся. Всякий подвиг бессмертен, а этот — в особенности.
ДОРОГА НА ДОМОЙ
Стрела четвертая
Хоть банда и оставила по себе жуткую память, с нею самой было покончено. Уже к середине осени жители окрестных деревень принялись хаживать друг к другу в гости и больше не тряслись до одури от страха, если сумерки заставали их на полпути. Иные смельчаки отваживались и в лес по грибы наведаться — понятное дело, к заставе поближе: там все ловушки наверняка сняты. Лейр сильно досадовал, что не успел до заморозков обезвредить все окрестные леса, но об этом и думать не приходилось: кроме самого Лейра и Шеккиха, с магическими ловушками обращаться не умел никто. Лейр утешал себя тем, что за зиму успеет выучить бойцов обезвреживать ловушки — и точно, выучил, благо времени было хоть отбавляй. Тихая зима выдалась в Порубежье, тихая и мирная. И сытная: хоть и не весь лес успели Шекких с Лейром очистить от чародейских ловушек, но поохотиться можно вволю.
Дни сыпались один за другим, как медленный снег — мягко и неслышно. Да и короток зимний день, оглянулся — и нет его. А вечером в очаге полыхает жаркий огонь, и те, кто уже сменился с поста, заводят такие разговоры, что даже угрюмец Динен нет-нет, да и усмехнется кончиками губ. Особенно усердствует Айхнел: намолчался, бедолага, за несколько веков! Теперь-то он блаженствует: здесь, на заставе, он всеобщий любимец. Он может принять участие в любой азартной игре, а выигрыша не берет: в самом-то деле, зачем мечу деньги? А еще он знает уйму страшных баек, и главное, никто его не спросит, что он насочинял, а чему сам был свидетелем — да и зачем спрашивать, когда так весело ужасаться в тепло натопленной комнате, бок о бок со своими сотоварищами.
— Постоялый двор какой-то, а не застава, — время от времени ворчит Лейр. — Вот погодите, только снег стает, я за вас возьмусь. Все ловушки из лесу повыгребем. И не смотрите, что я хромой и далеко не уковыляю. Куда сам не доберусь, туда Шекких запросто проберется — верно, «шуршунчик»?
Однако напрасно размечтался Лейр о том, как быстро с помощью Шеккиха очистит лес от остатков магической мерзости. Едва только снег сошел, едва только лесные тропки из сплошного месива превратились в нечто проходимое, едва лишь подсохли и утвердились дороги, как по ним примчался на заставу вестовой. Весть он принес для Лейра нерадостную: троим — в том числе и Шеккиху — предстояло покинуть Лазаретную заставу. Теперь, после победы, армия больше не нуждалась в тех, с кем так недавно не могла себе позволить расстаться.