Атланты и кариатиды (Сборник)

Шамякин Иван Петрович

Шамякин современен в лучшем смысле этого слова. Используя известное изречение Достоевского, можно сказать, что он буквально «одержим тоской по текущему». По горячим следам войны написан роман «Глубокое течение» (1948), удостоенный в 1951 году Государственной премии СССР; тогда же, в 40—50-е годы, создан цикл партизанских повестей «Тревожное счастье»; в 1956 году выходит роман «Криницы», где на животрепещущем материале современности раскрыты остроконфликтные ситуации белорусской деревни середины 50-х годов; 1963 и 1970 годы отмечены появлением романов «Сердце на ладони» и «Снежные зимы», в центре которых — проблемы нравственные, где такие качества, как честность, принципиальность, гражданское мужество, выверяются по самым высоким критериям — критериям народной войны против фашизма.

Следует отметить, что даже тогда, когда Шамякин пишет о войне с определенной исторической дистанции, как, например, в самых последних повестях — «Брачная ночь» (1975), «Торговка и поэт» (1976), — он старается максимально

приблизить ее к читателю, как бы напоминая, что это тяжкое время бесследно не прошло и не может уйти в небытие. Да и как иначе может писать человек, сам прошедший войну до последнего победного ее часа!

Иван Шамякин одинаково плодотворно работает как в малых жанрах, так и в крупной эпической форме. Свидетельством этому — составившие данное издание роман «Атланты и кариатиды» (1974) и повесть «Торговка и поэт» (1976).

Герой романа «Атланты и кариатиды» Максим Карнач — по профессии архитектор. Пожалуй, архитектура — именно та сфера современной действительности, где наиболее остро проявилось реальное противоречие, которое существует между принципом утилитарной пользы и принципом красоты. В романе это противоречие предстает перед читателем в конфликте между Карначом, отвергающим проект «посадки» химического комплекса близ города, и защитниками экономической выгодности крупного промышленного предприятия для развития областного центра. Максим Карнач, как сейчас принято говорить, «деловой человек». Но он, не в пример другим «деловым» героям, лишен утилитаризма, он мыслит широко, перспективно, умеет жить будущим, а не только настоящим днем. Карнач решительно выступает против «бога, имя которому — экономия», «бога мудро созданного людьми, но, как многие боги, превращенного в идола — в закостенелый эталон во всех сферах деятельности». Казалось бы, сугубо градостроительная, узко профессиональная проблема решается писателем и как эстетическая и — главное — как проблема духовная.

Максим Карнач, на мой взгляд, наиболее яркий, полнокровный и привлекательный из героев Ивана Шамякина. Нет, это отнюдь не «розовый» характер, идеальным героем его не назовешь. Но все его недостатки, ошибки искупаются полнотой жизни, заключенной в этом человеке, обаянием незаурядной, талантливой личности. Роман «Атланты и кариатиды» довольно густо заселен, но эта «густота» не превращается в пестроту безликих персонажей. Столкновение с богатой, многогранной натурой главного героя высекает из каждого персонажа романа искру его своеобразия, индивидуального отличия. Совсем немного страниц уделено Прабабкиным, но как колоритны их образы!

В связи с образом Максима Карнача в «Атлантах и кариатидах» возникает очень важная и интересная проблема — проблема талантливой, творческой личности, ее взаимоотношений с окружающим миром. Эта проблема разрешается Иваном Шамякиным не только в этической плоскости, но и в социальной. Экономически развитое общество с высоким материальным уровнем таит в себе опасность возникновения у некоторой части его населения потребительской психологии. Ее признаки многообразны, но главным является отсутствие самоконтроля совести, стремление прожить за чужой счет (неважно, духовно или материально). В одном из разговоров Максим Карнач с иронией замечает, что деньги всегда можно найти, но всегда ли можно найти при помощи денег (или связей, или приспособленчества — автор этого прямо не говорит, но это вытекает из контекста) новое в архитектуре? Мысль эта, конечно же, не нова, однако время от времени ее надо повторять, чтобы человечество не забывало об этом. В свое время она прозвучала в статье Д. И. Писарева о Базарове. «Карьеры, пробитые собственною головою, всегда прочнее и шире карьер, проложенных низкими поклонами или заступничеством важного дядюшки, — писал критик. — Благодаря двум последним средствам можно попасть в губернские или столичные тузы,, но по милости этих средств никому, с тех пор как мир стоит, не удавалось сделаться ни Вашингтоном, ни Гарибальди, ни Коперником, ни Генрихом Гейне».

Эта мысль и получила художественное развитие в романе Ивана Шамякина. Секретарь горкома Игнатович спешит убрать Максима Карнача с поста главного архитектора города, не понимая, что и вне этого поста Карнач останется самим собой, потому что нельзя снять его с поста таланта, с поста партийной принципиальности. Не то же ли самое происходит и с Антонюком в «Снежных зимах»? Освобожденный от высокой должности, он не освобожден от своей совести, от долга перед партией, народом. И ведь не он, персональный пенсионер, человек «не у дел», боится Будыгу, директора крупнейшего института, а Будыга боится его, ибо его положение, его социальный статут завоеваны не столько личными достоинствами, сколько обходными, окольными путями.

Максим Карнач не боится ничего и никого, истоки его гражданского мужества не в идеализме или жизненной неопытности, а в осознании нужности своей личности, своего таланта обществу. Бездарный Макоед, успешно подсиживающий главного архитектора, даже в момент триумфа трусит от сознания своей внутренней неполноценности, от, быть может, даже стихийного ощущения, что он занимает не свое, чужое место.

Следует сказать, что в процесс поиска истины в произведениях Шамякина так или иначе втянуты все персонажи. И, пожалуй, не меньшую роль

в этом процессе играют те, кто участвует в нем негативно, как, например, Гукан в романе «Сердце на ладони» или секретарь горкома Игнатович в «Атлантах и кариатидах». Писатель показывает людей разных профессий, но его интересуют, естественно, не деловые качества героев сами по себе, но сопряжение (или, наоборот, конфликт, разъятие) нравственно-индивидуальной и, как сейчас принято говорить, производственной ипостасей личности. В романе «Атланты и кариатиды» изображены два типа партийного руководителя — Сосновский, человек масштабного, государственного видения, и Игнатович — человек узко-прагматических воззрений. Образ Игнатовича не однозначен, по-своему он даже драматичен, как и образ Гукана. Субъективно честный, Игнатович объективно оказывается честным из трусости. Неспособный на риск, на дерзкий эксперимент, боящийся новых, не апробированных в высших инстанциях решений, Игнатович показан автором как человек несостоятельный. Создав этот образ, писатель раскрыл определенные явления в нашей действительности и вынес им свой нравственный приговор. Приговор, вынесенный Игнатовичу как не единичному, а социальному явлению, нелицеприятен и бескомпромиссен. Это свидетельствует о том, что писатель связывает свои надежды на общественный прогресс с людьми талантливыми, активными, внутренне раскованными, не страшащимися заблуждений, ошибок и даже падений.

Механистичность, автоматизм мышления страшны, они разъедают не только отдельного человека, но подрывают устои самого общества. Угроза нивелировки личности почувствована Шамякиным остро и точно. Может быть, именно эта опасность заставила писателя в век научно-технической революции со всеми его достоинствами и издержками искать свой идеал в натурах необычных, ярких, одаренных.

Казалось бы, нет никакого сходства между двумя произведениями И. Шамякина, помещенными в этой книге. Разное время, разные обстоятельства, герои из разных социальных слоев. И, однако, мне кажется, есть нечто общее между Максимом Карначом и Ольгой Авсюк, героиней повести «Торговка и поэт». Непосредственность души, стихийность жеста и поступка, внутренняя освобожденность от среднеарифметического регламента поведения. На первый взгляд, все в Ольге предельно ясно и просто. Торговкой была ее мать, известная всему Минску предприимчивая Леновичиха, торговкой стала дочь и легко внушила себе, что торговцам все равно, в чьих руках власть.

Начинается Великая Отечественная война. Как «кошка», как «волчица», мечется Ольга по пустынному Минску, оставленному без властей (свои уже ушли, а немцы еще не вошли в город), в поисках продуктов, хлеба, вещей. Вот она — в числе грабителей продовольственного магазина, вот — сгибаясь под непомерной тяжестью, тащит мешок с хлебом, вот мародерствует (иначе не назовешь) в оставленной беженцами квартире. Но пройдет несколько месяцев, и в феврале 1942 года Ольга поведет полицая Друтьку в партизанский отряд, и по дороге тот покажет немцам награбленное имущество. Из его мешка «высыпались детские штанишки, рубашечки, кофточки, чулочки, туфельки, много туфелек, пар, может, двадцать, самых разных — белых, красных, черных, со стоптанными каблучками, облупленными носочками...» И она швырнет в него единственную гранату, которую припасла себе, не понимая для чего. Можно сказать наверняка — не покажи полицейский Друтька содержимого своего мешка, и, глядишь, довела бы его Ольга благополучно до партизанской зоны и сдала бы в руки законного суда, и сама бы осталась жива. Более рациональный человек в такой бы ситуации стиснут зубы и промолчал, переждал, чтобы потом расквитаться с врагом, ведь положение отнюдь не безвыходное. Но не такова Ольга. Не случайны эти слова: «Не было уже силы, которая остановила бы ее». Кто знает, что ощутила она в эти последние мгновения своей жизни — увидела пухлые щечки, ручки, ножки своей маленькой дочери, а может — и ту плотину, что строили дети на одной из пустынных улиц Минска. Но очевидно одно — Ольга не думала погибать, она не шла сознательно на подвиг. Ольга погибла во имя того, чтобы не остановилась жизнь, и в финале повести образ «торговки» поднимается Иваном Шамякиным до символического обобщения: «Она собрала последние силы и попробовала встать. Но тогда... серое облачное небо сделалось кроваво-красным и вдруг обрушилось — все огромное небо — на нее одну...»

Вот так же несколько месяцев назад на нее одну обрушилась война. Ольге двадцать лет, отец и мать умерли, муж и брат на фронте, второй брат — совсем чужой человек. И Ольга спасает себя и дочь, как может, как научила ее в свое время мать. «Эта животная жажда самоспасения в человеке — ужасна», — говорил Достоевский. И Шамякин не боится показать Ольгу отталкивающей.

Кто же такая Ольга? Ведь она и торговка не из рядовых. Она и торговала, и жила с азартом, с выдумкой. Личность незаурядная, но анархическая, стихийная, она направила свои способности в узкое русло приобретательства. Конечно, она училась в советской школе, она родилась и выросла при Советской власти, но ее, Ольгу Леновичиху, никак нельзя было причислить к передовой довоенной молодежи. Нет, она была как раз в самых последних ее рядах. Были и такие. Но и они оставались неотъемлемой частью народа. У таких, как Ольга, убеждения не были четко сформулированы, однако было в ней пусть неосознанное, но верное ощущение социального добра и зла.