Атланты. Моя кругосветная жизнь

Городницкий Александр Моисеевич

Кровавые знамена Октября,Мы с ними век свой прожили не зря, —Они и нынче причиняют боль нам.Поэт, изображавший бунтаря,С потомками сквозь годы говоря,Был в личной жизни слабым и безвольным.Он, изо всех вытягиваясь жил,Великой Революции служил,С родной страной делил ее напасти,Но, полюбивший с юношеских лет,Свои стихи подняв, как партбилет,От женщины зависел и от власти.Помахивая грозным кулаком,Он пел, одолевая в горле ком,Всю звонкую им отдавая силу.Обеими обманут и влеком,Он у обеих был под каблуком,И обе привели его в могилу.Невозмутимый сохраняя вид,Он бронзовый на площади стоит,Хвалебными статьями пережеван.Его поэм артиллерийский рядПотом опять для жизни возродятПисьмо

и резолюция Ежову.Последний выезд. Франция. Париж.Не убежишь, Володичка, – шалишь:О Яковлевой и не думай лучше.Обратно возвращаясь, по пути,Он отдал фирме «Лориган Коти»Весь гонорар, который был получен.Печален звук оборванной струны.Давно уже в помине нет страны,Чей паспорт был ему иного ближе.Погиб поэт, и нет его вины,Что никому сегодня не нужныВсе сто томов его партийных книжек.Минувший век немыслимо далек.Он догорает, словно уголек.Конец поэта горестен и жалок.Но много лет, пока не вышел срок,Его подруге клали на порогБукеты им оплаченных фиалок.

Другая любовь Маяковского, Лилия Юрьевна Брик, сыграла в его судьбе достаточно сложную роль. Знаменитый любовный треугольник стал для поэта роковым. Именно Брики, особенно Осип Брик, который сотрудничал с «органами», посоветовали не давать визу Маяковскому, для того чтобы он не смог снова поехать в Париж, поскольку опасались, что он женится на Татьяне Яковлевой и навсегда останется во Франции. Здесь вспоминается посвященная Брику эпиграмма, обычно приписываемая Сергею Есенину: «Вы думаете, кто такой Ося Брик? Исследователь русского языка? А на самом-то деле он шпик и следователь ВЧК!» К сожалению, так оно и было. Однако Лилия Брик уже после гибели Маяковского обеспечила ему бессмертие. Именно на ее письме Сталину красным карандашом была начертана знаменитая резолюция вождя: «Товарищ Ежов! Очень прошу Вас обратить внимание на письмо Брик». Н.И. Ежов тогда еще не возглавлял карательные органы, а был секретарем ЦК ВКП(б). Далее шли строки, которые люди моего поколения учили в школе наизусть: «Маяковский был и остается лучшим и талантливейшим поэтом нашей советской эпохи».

Этот маузер дамский в огромной руке!Этот выстрел, что связан с секретом,От которого эхо гудит вдалеке,В назидание прочим поэтам!Отчего, агитатор, трибун и герой,В самого себя выстрелил вдруг ты,Так брезгливо воды избегавший сыройИ не евший немытые фрукты?Может, женщины этому были виной,Что сожгли твою душу и тело,Оплатившие самой высокой ценойНеудачи своих адьюльтеров?Суть не в этом, а в том, что врагами друзьяС каждым новым становятся часом,Что всю звонкую силу поэта нельзяОтдавать атакующим классам.Потому что стихи воспевают террорВ оголтелой и воющей прессе,Потому что к штыку приравняли пероИ включили в систему репрессий.Свой последний гражданский ты выполнил долг,Злодеяний иных не содеяв.Ты привел приговор в исполнение – до,А не задним числом, как Фадеев.Продолжается век, обрывается деньНа высокой пронзительной ноте,И ложится на дом Маяковского теньОт огромного дома напротив.

В окрестностях Парижа расположен удивительный уголок России – кладбище Сен-Женевьев-де-Буа. Здесь лежат русские, которые потеряли при жизни свою Родину и обрели ее только после смерти. Но обрели, будем надеяться, навсегда. Многие из тех, кого мы называли Белой гвардией и кто был воспет Мариной Цветаевой и другими замечательными поэтами и писателями, остались на этом кладбище. Любого приехавшего сюда потрясает порядок воинских захоронений. Славные офицеры Белой армии лежат по своим воинским подразделениям – отдельно Донская артиллерия, отдельно казачьи войска, отдельно кавалерийские части. До самой смерти они сохранили приверженность и любовь не только к России, но и к своим воинским традициям, в том числе и к тем учебным заведениям, где воспитывались. Кроме званий, генеральских, полковничьих и других, почти у каждого на могильной плите можно увидеть погон того кадетского корпуса или юнкерского училища, которое они когда-то окончили, будучи молодыми.

Не просто в эпохе, что прежде была,Теперь разобраться.На кладбище Сен-Женевьев-де-БуаКадетское братство.Лежат они молча в сырой темноте,Но нету претензий.Кадетский погон на могильной плитеИ павловский вензель.Нас школьные манят обратно года,И некуда деться, —Дорога из жизни везде и всегдаИдет через детство.Лежат командиры походов былых,Землею одеты,И звания нету превыше для них,Чем званье кадета.Лежат генералы дивизий лихих,Геройские деды,И звания нету превыше для них,Чем званье кадета.Кричат, улетая на юг, журавли,Усопших тревожа.Кончаются деньги, – из этой землиИх выпишут тоже.Меняют окраску в соседних лесахЗемли обороты.Смыкают привычно ряды в небесахКадетские роты.Забудьте, кадеты, про пушечный дым,Немного поспите.Пускай вам приснится, мальчишкам седым,Покинутый Питер.Старинной

усадьбы таинственный мирС желтеющим садом.И мамино платье, и папин мундир,И Родина рядом.

Привлекает внимание и находящийся напротив мемориала кадетам надгробный камень канонической формы с надписью «Донские артиллеристы».

Лежащий вдали от ИмперииПод полуопавшим каштаном,Поручик Донской артиллерииНе станет уже капитаном.Под теплым светящимся лучиком,Расставшийся с миром подлунным,Он будет навеки поручиком,Веселым, восторженным, юным.Мерцает осенняя лужица,И нет сожаления снова,Что он никогда не дослужитсяДо звания очередного.Он вспомнит мосты с переправами,И окна родимого дома,Где пахло нагретыми травамиНад водами Тихого Дона.Степными, дремучими, терпкими,На фоне темнеющей сини.А здесь православная церковь лишьНапомнит о бывшей России.И лет эмигрантских – как не было, —Есть только храпящие кони,И это далекое небо лишь,Где звездочки, как на погоне.

Неподалеку от могил Белой гвардии лежат виднейшие представители русской литературы и искусства XX века, умершие в изгнании: Рудольф Нуриев, Александр Галич, мой ровесник Андрей Тарковский, который поразил весь мир своим искусством кино и, блеснув, ушел из жизни. Здесь лежат замечательные писатели и поэты: Иван Бунин, Дмитрий Мережковский, Зинаида Гиппиус и многие, многие другие. Вот оно, огромное русское поле на французской земле…

На кладбище Сен-Женевьев-де-БуаЗабвения не вырастает трава, —Ее, разодет как любовник,Стрижет регулярно садовник.На кладбище Сен-Женевьев-де-Буа,Где статуи стынут в песцовых боа,Покой обрели эмигранты, —Российской свободы гаранты.На кладбище Сен-Женевьев-де-БуаЗемля от февральского снега бела,И смотрят на черные кроны,Забыв про коней, эскадроны.Звенит у обители Сен-ЖеневьевСкворцов прилетевших двусложный напев,Связав ее пением птичьимС Донским или Ново-Девичьим.Опять в ожидании новой весныПокойникам снятся московские сны,Где вьюга кружится витая,Литые кресты облетая.Знакомые с детства родные места,И купол сияет над храмом Христа,Склоняя усопших к надежде,Что все возвратится, как прежде.На кладбище Сен-Женевьев-де-Буа,Исчезнув с планеты, как птица моа,Лежит лебединая стая,В парижскую землю врастая.Меж мраморных ангелов и терпсихорПоет им каноны невидимый хор,И нету, понятно из пенья,Свободы помимо успенья.

Кладбище Сен-Женевьев-де-Буа неразрывно связано не только с русской литературой, кино, балетом, но и с русской авторской песней. Всякий раз, попадая сюда, я кладу цветы на могилу Александра Аркадьевича Галича – человека сложной судьбы, обозначившего собой целую эпоху. Преуспевающий писатель, благополучный драматург, пьесы которого ставили по всему Советскому Союзу, он, на вершине своего благополучия, вдруг взял и ушел в диссиденты, начав писать жесткие, обличительные песни. После этого он потерял все, что имел, был выдворен за границу и через несколько лет погиб при странных обстоятельствах. Эта смерть до сих пор представляется загадочной. Песни Александра Галича, так же как и его знаменитая поэма «Кадиш», посвященная погибшему в нацистском концлагере выдающемуся педагогу Янушу Корчаку, навсегда остались в золотом фонде русской литературы и стали своеобразным памятником той несчастной эпохе, которую мы теперь называем «Эпохой застоя».

Снова слово старинное «давеча»Мне на память приходит непрошено.Говорят: «Возвращение Галича»,Будто можно вернуться из прошлого.Эти песни, когда-то запретные, —Ни анафемы нынче, ни сбыта им,В те поры политически вредные,А теперь невозвратно забытые!Рассчитали неплохо опричники,Убежденные ленинцы-сталинцы:Кто оторван от дома привычного,Навсегда без него и останется.Слышен звон опустевшего стремениНад сегодняшним полным изданием.Кто отторгнут от места и времени,Тот обратно придет с опозданием.Над крестами кружение галочье.Я смотрю в магазине «Мелодия»На портреты печальные Галича,На лихие портреты Володины.Там пылится, не зная вращения,Их пластинок безмолвная груда…Никому не дано возвращения,Никому, никуда, ниоткуда.

Совершенно невозможно представить себе Париж без открытых кафе, без звучащих под гитару песен, без знаменитого французского шансона. Без Жака Бреля, Ива Монтана, Шарля Азнавура и многих других. Булат Окуджава как-то говорил мне, что именно приезд Монтана в 1956 году в Москву побудил его впервые взяться за гитару. Дух французского шансона, охвативший когда-то всю Европу и явившийся серьезным толчком для рождения авторской песни в нашей стране, до сих пор существует. Вот только отношение к авторам разное. На кладбище Монпарнас, у всегда заваленной свежими цветами могилы знаменитого французского шансонье Сержа Генсбура (Гинзбурга), я как-то поневоле вспомнил о нашем шансонье Гинзбурге, выступавшим под литературным псевдонимом Галич.