Атланты. Моя кругосветная жизнь

Городницкий Александр Моисеевич

– Сейчас в России в большой моде разговоры и поиски национальной идеи. Что вы думаете о национальной идее как таковой и о национальной идее для России?

– Если национальная идея состоит в том, что наше государство самое главное и мы можем весь мир завоевать, то ничего хорошего в такой идее нет. Это не русская идея. Она чужда любому русскому человеку. У царской России была национальная идея, а большевики ее уничтожили. Я говорю о русской религиозной философии – Владимире Соловьеве, Николая Бердяеве и других.

– Каково ваше мнение о следующем поколении поэтов? Говорят, что сейчас кризис силлабо-тонической поэзии. Не знаю, как вы, но я, например, к постмодернизму отношусь с большим подозрением.

– Я очень давно начал войну с модернизмом. У меня когда-то даже статья в «Новом мире» вышла, которая называлась «В защиту банальных истин: Заметки о поэтической форме».

Там был анализ стихотворения Вознесенского «Свадьба». Я и по сей день враг модернизма и постмодернизма. Сейчас в позии появилось новое поколение. Их соблазнил ваш очень талантливый земляк – ленинградец Иосиф Бродский, который, как я всегда говорил, стал жертвой собственной гениальности, тем, что гением он стал раньше, чем человеком. А так не бывает. У Бродского есть стихи, которые я очень высоко ценю, мне они нравятся. Я убежден, что он таких стихов мог бы написать намного больше. Но он уже был гением и верил в гениальность своей левой ноги.

Я всегда презирал тех людей, которые отправились в эмиграцию для того, чтобы состояться. Когда при Хрущеве посадили Синявского и Даниэля, я тоже к этому относился неоднозначно. Я их, конечно, защищал, ведь сажать за литературу нельзя, но я знал простое правило: для того, чтобы печатать стихи за границей, надо их строго законспирировать дома. А главный их читатель-то как раз жил в Советском Союзе. Когда человек приезжает для того, чтобы реализоваться за границей, возникает закономерный вопрос – перед кем? Почему он решил, что на Западе есть ценители его таланта более высокие, нежели дома?

Если снова начинаю думатьО поэтах юношеских лет,Вспоминаю Манделя Наума:Для меня он истинный поэт.Он пузат, беспомощен, наивен,Да к тому ж теперь еще ослеп.Над чужой рекою Чарли-РиверНе подарок эмигрантский хлеб.Не добыв просторных помещений,Он сидит печально день за днем,В комнатушке, запыленной щели,Между книжной полкой и окном.Знатоки поэзии с улыбкойНа него взирают свысока, —Мол, строка его осталось зыбкой,И стихи он строит из песка.У меня же не такое мненье.Критике досужей вопреки,Сердце мое жгет прикосновеньеНе снесет его бесследно в ЛетуВремени холодная вода:Было бы что говорить поэту,А слова отыщутся всегда.

Встречи с Наумом Коржавиным и другими русскими поэтами зарубежья еще раз напомнили мне, что главная проблема для поэтов, живущих вне России – отсутствие русскоязычной среды. Возможно, именно поэтому авторская песня пышным цветом расцветает на американской земле как попытка сохранения языковой культуры и передачи детям этого наследия. Если говорить о поэтах, живущих на Американском континенте, то их немало, наряду с Бахытом Кенжеевым, Львом Лосевым и другими именами, которые стали достаточно известны и входят в первую десятку поэтов мира. Хотя я не люблю, в отличие от многих, расставлять поэтов по местам и давать им какие-то номера. Поэзия не спорт и не конкурс красоты. Вот Пушкин, например, всех современников затмил своим поэтическим гением, но он никогда бы не написал за Батюшкова: «О, память сердца, ты сильней рассудка памяти печальной!» Каждый настоящий поэт – единственный и за него никто другой ничего сказать не сможет. Одним из таких поэтов, по моему глубокому убеждению, является человек, для которого исторической родиной является украинская Винница, живущий теперь в Бостоне Леопольд Эпштейн, С ним я познакомился в доме Саши и Лени Райз. К сожалению, в России этот поэт почти неизвестен читающей публике.

Историческим, духовным и научным центром Бостона является Гарвардский университет (компьютер трудолюбиво исправляет первую букву с Х на Г), который был основан в первой половине XVII века, более чем за сто лет до начала Войны за независимость США. Гарвард является желанной научной школой не только для студентов. Даже среди маститых профессоров считается большой честью сделать здесь сообщение или поработать с местными учеными над каким-нибудь совместным проектом. Не могу не похвастаться, что мне, простому смертному, тоже довелось причаститься этих научных тайн, поскольку повезло повезло познакомиться с замечательным ученым, профессором Евгением Шахновичем, который на факультете химии и химической биологии Гарварда возглавляет научное направление, связанное с изучением генома бактерий и простейших организмов.

Несмотря на то что я геофизик, а он – биохимик, несколько лет назад мы начали довольно нестандартную работу по корреляции инверсий геомагнитного поля Земли и биологических катастроф на поверхности нашей планеты, смены одних живых видов другими. В 2010 году мне довелось делать доклад об этом на факультетском семинаре, который вел Шахнович, и меня поразило, что абсолютное большинство присутствующих студентов и аспирантов составляли китайцы и индусы. «А вы знаете, что такое американский университет сегодня? – с улыбкой ответил на мой недоуменный вопрос Евгений. – Это то место, где русские профессора еврейского происхождения обучают китайских студентов».

В Бостоне живет Дина Виньковецкая, вдова моего давнего приятеля Якова Виньковецкого, с которым мы шестьдесят лет назад вместе учились в Ленинградском горном институте и занимались в литобъединении у Глеба Семенова. Яша был человеком удивительных и разносторонних талантов, хотя и во многом загадочный. По окончании Горного довольно быстро защитил кандидатскую. Писал прозу. Потом увлекся живописью и приобрел довольно широкую известность как художник-модернист и в Союзе, и за рубежом. Не случайно его работы, выставленные на нашумевшем Вечере творческой молодежи Ленинграда в Ленинградском доме писателей 30 января 1968 года, стали одним из объектов известного доноса, состряпанного В. Щербаковым, В. Смирновым и Н. Утехиным и опубликованного в середине 80-х в США Сергеем Довлатовым: «За полчаса до открытия вечера в кафе Дома писателей были наспех выставлены работы художника Виньковецкого, совершенно исключающие реалистический взгляд на объективный мир, разрушающие традиции великих зарубежных и русских мастеров живописи. Об этой неудобоваримой мазне в духе Поллака, знакомого нам по цветным репродукциям, председательствующий литератор Я. Гордин говорил всем братьям по духу как о талантливой живописи, являющей собой одно из средств «консолидации различных искусств».

Яшины непонятные картинки вызывали неоднозначную реакцию и в нашем ЛИТО. Я вспоминаю споры между ним и искусствоведом и поэтом Львом Мочаловым, который, глядя на абстрактную Яшину живопись, говорил: «Яша, я признаю, что ты настоящий художник. Только ты нарисуй меня или вот птичку, чтобы похоже было. А потом рисуй любую абстракцию. А пока ты птичку не нарисуешь, я тебя художником не признаю». Виньковецкий при этом всячески бранил Мочалова, но птичку не рисовал.

Незадолго до своего он отъезда написал и опубликовал – как рукописное издание – небольшую книжку об устройстве Земли, которую подарил мне. Я тут же прочел ее (вернее – попытался прочесть) и почти ничего не понял. Через много лет, в 1983 году, уже защитив докторскую, также посвященную строению и эволюции оболочек Земли, я снова прочел ее и снова многого не смог понять. Когда я сказал об этом Андрею Битову, он заявил, что я напрасно пытаюсь найти в этой книге реальные научные обоснования. Она отражает скорее не геологические, а натурфилософские взгляды. Эмигрировав в Америку в 1975 году, Яков устроился на работу в крупную нефтяную фирму «Эксон» в Хьюстоне и какое-то время вполне преуспевал. Но потом его неожиданно обвинили в растрате казенных денег. Не найдя возможности (или не желая) оправдываться, он покончил с собой. Вскоре после этого выяснилось, что он невиновен. Неожиданная его смерть всех потрясла. В 1999 году Дина показала мне изданный ею альбом его живописных работ. Теперь Яков Виньковецкий стал признанным художником, и никто уже не будет требовать от него нарисовать птичку.

Говорят, что Нью-Йорк – это не Америка, как Москва – не Россия. Но Нью-Йорк, пожалуй, единственный город, попав в который понимаешь, что Москва – тихий провинциальный городок, где нет ни шума, ни уличного движения, ни такого многолюдства, как в Нью-Йорке. Люди, которые живут в Нью-Йорке, всегда его ругают, напоминая москвичей, которые тоже зачастую недовольны российской столицей. Однако вопрос о том, чтобы переехать в какой-то другой город, даже не поднимают. Иосиф Бродский, например, поругивая Нью-Йорк, никуда уже отсюда уезжать не собирался. Всякий раз, попадая в этот огромный и шумный город, физически ощущаешь, что он является центром мировой цивилизации. Поэтому, вероятно, именно сюда и были направлены взоры исламских террористов, устроивших страшный теракт 11 сентября 2001 года.

Достаточно совсем недалеко отъехать от Нью-Йорка, посетив другие штаты, как ты соприкасаешься с иной Америкой: одноэтажной, просторной, степной, гористой. Я помню, когда я впервые попал в Нью-Йорк и вечером вышел из метро на площади Таймс-сквер, расположенной на пересечении Бродвея и Седьмой авеню, то испугавшись ослепительного света реклам, нескончаемого «траффика» – движения машин и шума вокруг, «убежал» обратно в подземку. Это была первая реакция нормального человека, впервые попавшего в крупнейший американский мегаполис. «Небоскребы, небоскребы, а я маленький такой» – помните эту старую песенку? Вот так и живут ньюйоркцы, в круглосуточном шуме и гаме.