Атмор Холл [Женщина в зеленом]
Шрифт:
Именно тогда Джастин поцеловал меня в первый раз. Этим поцелуем он хотел только лишь утешить меня, я знала, но это было первым предупреждением о том, что может случиться со мной из-за этой смеси любви к истории Атмора и более чем симпатии к мужчине, который был Атмором настоящего времени.
Мы пошли дальше, и он показал мне рисунки, где был изображен Атмор таким, каким он выглядел восстановленным после первого пожара. Второй пожар был гораздо прозаичнее и причинил гораздо больше разрушений, так что после этого было решено построить совершенно новый дом — теперешний Атмор. Но это изумительное окно часовни в лесу будет всегда в сохранности. Некоторые из оставшихся стен были укреплены и ремонтировались. Реставрационные работы велись из того же материала, что и стены, так как карьер, из которого брались камни для первоначального Атмора, был все тот же.
Тем не менее, прежде чем закончилась неделя, я готова была уехать, улететь, убежать, исчезнуть. К тому времени я, наконец, поняла, что происходит со мной. Было что-то нереальное во всем этом, и все это делало меня непохожей на себя. Возможно, в то время я была плодом воображения как Джастина, так и моего собственного. К тому моменту у меня не было жизни за пределами Атмора, а все, что я видела и узнавала о доме и его истории, околдовывало меня, буквально застилало мне реальный мир. Только изредка я вырывалась из этой пелены и понимала, как безнадежно и глупо я все более и более влюбляюсь в Джастина Норта. Иначе и не могло быть, если принять во внимание мою молодость и большую впечатлительность. Он был «Атмор», герой рассказов бабушки, а я, конечно, воображала себя Маргарет.
Только редко, очень редко, я вспоминала о том, что я не знала ничего об этом современном человеке, который сопровождает меня в экскурсиях по истории. Моя голова была забита романтической чепухой и опрометчивыми предположениями, что он, кажется, оказывает мне такое внимание, которого мне не оказывал ни один мужчина. Только к концу недели, когда я стала ощущать боль сильнее, чем радость, я сказала себе, что должна уехать. Существовала жестокая реальность, в которой Джастин Норт из Атмора не собирался жениться на глупенькой американской девчонке намного моложе его.
Я сказала Мэгги, что уезжаю, и встретила одобрение и ласковое понимание. Я не сказала Джастину об отъезде. Лучше уехать первой и не позорить себя, позволив ему догадаться о моих чувствах. Я чувствовала себя ужасно от сознания, что прощаюсь с руинами Атмор Холла, а не с их настоящим хозяином.
Джастин вернулся домой неожиданно, увидел мою сумку в Оружейном зале недалеко от входной двери, расспросил Мэгги и пришел в ярость. Как и у его предков, у него был бурный темперамент и необузданная, неуправляемая натура, с которыми он обычно справлялся. Но не сейчас. Как я осмелилась уехать, не поставив его в известность, вопрошал он Мэгги. Как она осмелилась потворствовать мне в этом? Она пыталась его урезонить, напуганная тем, как он разговаривал с ней, но он мог сам заводить себя, если ситуация это позволяла, и бросился, совершенно вне себя, к часовне, около которой стояла я, охваченная сентиментальным чувством прощания, и слезы лились по моим щекам.
Он был так груб со мной, как никогда до этого. Он напугал меня до полусмерти. Он орал, что если даже я настолько мало считаюсь с ним, что готова ускользнуть, подобно змее, за его спиной, то он мог бы, по крайней мере, подвезти меня до Лондона и посадить на самолет, который доставил бы меня домой! Я не осмелилась возражать.
Он запихнул меня в свою машину вместе с сумкой и стремительно рванул. Будучи таким хорошим специалистом, каким он был в области автомобилестроения, Джастин никогда не мог забыть о том, что мчащаяся машина убила его родителей, и он не любил садиться за руль. Но все же он был мастером своего дела и великолепным водителем и, несмотря на всю свою ярость, сумел доставить нас в Лондон, да так, что ни один полицейский нас не остановил. Он покинул меня одну в отеле, а когда вернулся, у него было специальное разрешение на наш брак. Итак, это произошло в Лондоне: без лишних слов и в довольно-таки сердитом расположении духа мы были обвенчаны. Церемония состоялась в небольшой церквушке после того, как Джастин и я так яростно поссорились, что могло бы нам быть предупреждением. Я уверена, что викарий, который венчал нас, должно быть про себя сердито качал головой, удивляясь нашему неистовому темпераменту и явной нетерпимости друг к другу. У меня даже не было обручального кольца, только печатка, которую Джастин снял со своей руки и надел мне на палец, говоря, что это сойдет. Если бы я не вела себя таким идиотским образом, то у меня было бы традиционное атморское обручальное кольцо, а на мне было бы подвенечное платье. А теперь же мне следует потерпеть с кольцом, а в Атморе не будет формальной свадебной церемонии в честь такой невесты. Я удивлялась, как это такой блестящий человек может настолько потерять рассудок и спокойствие, но я сама была далеко не образец спокойствия и рассудительности. Более всего, я думаю, я была напугана. У меня не было сил плыть против течения, которое подхватило и понесло меня.
После этого бурного бракосочетания мы вышли на улицу Лондона. Шел дождь, и скоро мы насквозь промокли и брели, что было совершенно нелогично и неразумно, взявшись за руки, по Пикадилли под проливным дождем и были безумно счастливы. Гнев Джастина улетучился, как будто его никогда и не было.
Мэгги, должно быть, была шокирована этой новостью, но она прислала из Атмора все, что нужно было Джастину, а он купил мне новую одежду в лучших лондонских магазинах и надел мне на палец тяжелое кольцо с изумрудом, которое прислала Мэгги из Атмора. То самое кольцо, которое я оставила, когда убегала.
Я никогда не испытывала такой радости и такого счастья. Эта эйфория длилась в течение всего нашего свадебного путешествия по Греции, пока античные руины не стали нам слишком часто напоминать об Атморе, а Джастин не стал скучать по дому. То, что для него было домом, не было домом для меня, как я вскоре обнаружила.
После того, как мы повели себя так беспечно, необдуманно поддавшись своим эмоциям, отбросив все разумные доводы против такого поступка, наступило время расплачиваться за это. Мы начали смотреть друг на друга более критически и обнаружили к общему неудовольствию, что Джастин вовсе не был романтическим Атмором, а я не была храброй и преданной Маргарет. Мы были просто людьми, которые позволили своим страстям далеко завести себя и которые не знали друг друга достаточно хороню. И что было хуже, нам вовсе не нравилось то, что мы начали обнаруживать друг в друге.
Сам дом, этот великолепный Атмор, который, казалось, принял меня ласково в качестве американской туристки, теперь был совсем другим для меня. Его полные исторических ассоциаций залы и гулкие комнаты были похожи на музей, а кто мог бы жить в музее? Мне было там холодно и одиноко. Я не могла жить и дышать историей, я хотела жить своей собственной жизнью. Человек, который посвящал мне все свое время в Олимпии и Дельфах, был теперь поглощен чем угодно — машинами, двигателями, своей работой на заводе недалеко от Лондона. Часто он отсутствовал целую неделю, возвращаясь домой только на уик-энд. Таким образом, у меня не было мужа. Когда наступила зима и дни стали серыми и холодными, я дрожала от холода в дневные часы и согревалась только ночью, когда руки Джастина обвивали меня, а любовь согревала нас ночью, как не могла согреть нас днем.
Именно тогда, возможно, я немного повзрослела. Возможно. Просто потому, что я любила его беззаветно и слепо, совершенно не рассуждая. Возможно, я начала не с того конца, с любви вместо понимания. Но была любовь. Только она существовала для меня. Гораздо больше для меня, чем для Джастина, как я довольно быстро поняла.
Но прежде, чем я смогла достаточно повзрослеть и как-то перестроиться, я узнала об Алисии. Именно Марк сказал мне о ней, Марк, который прикинулся сочувствующим и жалеющим меня, и предложил утешение моей задетой гордости и опустошенной любви.
И теперь, лежа на широкой кровати в голубой комнате, я ворочалась, пытаясь отогнать воспоминания, которые упорно лезли мне в голову. Еще до того, как возникли мысли об Алисии и предательстве Марка, я мысленно поставила перед собой барьер, за который не разрешала себе заходить. В воспоминаниях обо всем другом было для меня какое-то болезненное утешение. Но в воспоминаниях об Алисии и о том, что сделал Марк, не было совсем никакого утешения. Я отбросила эти мысли: они разрушали мою способность жить настоящим изо дня в день, а это было все, что я имела.