Аттестат зрелости
Шрифт:
– А-а-а... мать...
– промычал Васька.
– Что это?!!
– Это?! Произведение искусства, - Васька криво усмехнулся.
В голове его посветлело, только стоял звон, но соображать он уже вполне мог.
– Это - обнаженная маха, - сказал Окунь с необыкновенной жестокостью в голосе, издеваясь над самим собой.
– По-русски - шалашовка. Знаешь, во Франции художник был, Гойя, так он всегда обнаженных мах рисовал...
Окунь ещё хотел добавить, что изображение на его груди не так уж и плохо сделано, вполне профессионально, могло быть и хуже, но не успел. Мать влепила ему звонкую пощёчину, от которой Окунь стукнулся затылком о край ванны, и выбежала вон.
Окунь
Стуча зубами, Окунь добрался до постели, съёжился под одеялом, не в силах унять противную дрожь, долго не мог согреться и уснуть.
Под утро у него поднялась температура, Василия лихорадило. Тело болело, словно по нему проехался трактор. Ну, если не трактор, то, по крайней мере, мотоцикл с коляской - так у него болела каждая косточка, каждый мускул стонал. Но всё это было ничто по сравнению с той душевной болью, которая рвала сердце Окуня в клочки, будто оно было бумажное. Настя! Одна только мысль засела в голову Василия: как же он обидел её, даже слово такое подыскать трудно! И как давно было то время, когда Окунь не стал бы по такому поводу переживать.
Он оделся и поплёлся на занятия.
В школе Насти не было. Не пришел и Чарышев.
– Где Настя?
– спросил Окунь у Рябининой.
– Не знаю. Ты заходил к ней? Мы ушли, тебя не дождались.
– Заходил, - буркнул Окунь. Он отошел от Светланы, сел на своё место рядом с Викторией.
Вот так. От чего ушёл, к тому и возвратился.
А через неделю «бэшники» узнали, что Настя Веселова перешла учиться в «девятку», мотивируя это тем, что в старую школу далёко и неудобно ездить. Посудачили об этом в десятом «Б» да и позабыли, мало ли причин бывает, чтобы человек из школы в школу перешёл, тут своих дел невпроворот - как ни крути, а дело к концу учебного года идёт.
Только Светлана Рябинина да Васька Окунь знали об истинной причине Настиного поступка. Но Светлана, за то и уважали её в классе, никогда не разглашала чужих тайн. А Окунь... может быть, впервые в жизни никому ни слова он не сказал о том, что кто-то в него «втюрился». И кто знает, не считал ли он себя побежденным?
Март проскользнул незаметно. Все было, как прежде. Дома стояли там же, так же тянули голые ветки к небу деревья. Так же, да не так: на этих ветках набухали почки, а весь город повеселел от звонкой капели, от яркого солнца, от улыбок людей. Просто удивительно, как много беспричинных улыбок весной. И может, это потому, что весной небо чище и голубее, а сугробы чернеют и оседают, и казалось, что капли-певуньи наперебой с воробьями вызванивали: «вес-на, вес-на». Снег на тротуарах превратился в жидкую тающую массу. Ночью эта жижа замерзала, а утром хрустко ломалась под ногами прохожих, пока вновь не размолачивалась до воды. Весна!
Горластая ребятня на улицах устраивала побоища снежками. Случалось, что кое-кто выходил из «боя» с разбитым носом или синяком под глазом. Но никто не обижался, и многих совсем не интересовало, попадут ли снежки в цель. Просто всеми владело какое-то буйно-радостное чувство, неудержимое веселье кипело в каждом и хотелось совершить что-то необычайно озорное. Весна!
Но настоящая зелёно-бело-розовая весна подкралась нежданно-негаданно. Майское солнце обрушило вдруг на землю много света и тепла. И благодарная земля буйно зазеленела, зацвела черемухой, вспенилась цветом яблонь-дичков, щедро рассаженных на улицах города, и зелень эта, яркая и свежая, радовала глаза.
Днём дул легкий ветерок, вечером он прятался куда-то, и воздух густел ароматом цветущих черемух и яблонь, и от этого черемухового воздуха можно было опьянеть.
По вечерам на скамеечках возле домов собирались посудачить соседки, а возле них вертелись подросшие за зиму малыши. Ребятишки постарше ловили майских жуков или, несмотря на запрет, бегали на реку смотреть, высоко ли «прибыла» вода, ставили вешки и ревностно охраняли их. И хотя вода была ещё холодная, некоторые отчаюги уже пробовали купаться, выбирались из реки посиневшие, дрожащие, бросались ничком на горячий песок и нежились на ласковом солнышке. А те, кто не отваживался лезть в ледяную купель, катались на сновавшем от берега к берегу катерке-пароме.
Весна!
Десятый «Б» в эти дни был на вершине своего остроумия и бесшабашности. Парни хвастались загаром, непонятно только было, где они успели загореть. Девчонки рассказывали о своих новых знакомых, ведь в Комсомольском парке вновь гремела музыка на танцплощадке. И никто из них не задумывался, что скоро начнутся экзамены, а потом им вручат аттестат. И будут они взрослыми. А как это - быть взрослыми? Будущее неясно маячило вдали, и о нём никто не задумывался.
Мяч метался по полю от одних ворот к другим. В десятом «Б» не было последнего урока. Но никто не разбежался по домам, как сделали бы это месяц назад, а гурьбой вывалились во двор школы, решили «попинать» мяч: с приходом тепла «бэшники», как, впрочем, и другие, охладели к баскетболу, хотя во дворе была отлично оборудованная баскетбольная площадка. Гораздо веселее было играть в футбол. Обнаженные до пояса парни азартно гонялись за мячом, а по краям площадки толпились болельщики: мальчишки из младших классов и девушки-одноклассницы, тоже неожиданно «заболевшие» футболом.
– Олень, банку! Бей сам!
– кричали парни, и громче всех вопил тонким голосом пятиклассник Санька Фешкин, с позором выставленный из класса, о чём совсем не жалел:
– А-а! Рыба - мазила! Сенька - вратарь дырка!
– надрывался Фешкин, пока Оленьков не цыкнул на него. Фешкин отскочил на безопасное расстояние и запел:
- Игорь, Игорь! Ногами дрыгал! По мячу ударял, да в ворота не попал!
– он кривлялся и показывал парням язык.
– Сутей-мореход, что пыхтишь, как пароход!
– Я вот тебе!
– погрозил кулаком Оленьков и даже сделал вид, что погнался за мальчишкой.
Фешкин подпрыгнул на месте и со всех ног припустил к школе, там, небось, Игорь не посмеет драться, но, оглянувшись, увидел, что Оленьков бежит за мячом, а не за ним, вновь запел:
– Игорь, Игорь, ногами задрыгал! За мной побежал, да споткнулся и упал!
Игорь дёрнулся было следом за нахальным пацаненком, но Герцев остановил его:
– Брось, это рябининский гаврик, настырный, я знаю,- ещё бы не знать, ведь именно Фешкин задирал Сергея на Третьем омуте, вынуждая спуститься на лыжах с трудного склона.
Тут Оленькову паснул мячом Чарышев, и тот со всей силы ахнул по мячу так, что он торпедой влетел в Сенечкины ворота.
– Уррра!
– раскатисто разнеслось над полем.
– Пятнадцатый! Шабаш!
– в школе издавна существовал, неизвестно кем придуманный, закон играть в футбол до победного пятнадцатого мяча, потому Сенечка безропотно покинул свои ворота.
– Айда в кино, - предложил кто-то, и это примирило победителей и побеждённых, тем более что соперники - друзья-одноклассники.
Парни начали приводить себя в порядок, и тут всех удивила Осипова: подошла к Сутееву и вытерла платочком его потное, грязное лицо.