Аттила России
Шрифт:
И это сознание было тем тяжелее для Бодены, что и она сама осталась далеко не бесчувственной к обаянию внешности Ланского. Во мраке темницы она так часто подходила к границе отчаяния, за которой виднелось полное безумие, что всякий свежий человек способен был показаться ей ангелом небесным, а в особенности такой, который проникся глубоким сочувствием к ней, который на деле доказал это сочувствие, всеми силами стараясь скрасить ее жизнь.
Боже, как он был ласков, заботлив!.. Он входил в каждую мелочь и, чем мог, облегчал ее тюремное заключение. Теперь у Бодены была отличная, светлая комната, были все необходимые удобства, книги, даже клавесин…
А голос Ланского, каждый звук которого дрожал сердечным сочувствием!
Что за несчастье тяготело над ее жизнью! Ведь вот опять встретился ей человек, который легко мог полюбить ее, если уже не полюбил, человек, которого могла бы полюбить и она сама, — и опять все это повело бы только к несчастью, только к страданиям и горю…
Дерзнет ли она оспаривать право на любовь того, кого приблизила к себе императрица? И разве гнев государыни не погубит и ее и Ланского?
Но что же она могла поделать? Ведь он был единственным человеком, которого она видела в своем заключении, она не могла избежать ежедневных свиданий и разговоров с ним.
Она пыталась оградить себя броней холодности. Но эта холодность быстро таяла под лучистой теплотой его взглядов, под нежностью его забот…
Бодена вызывала в памяти образ великого князя. Правда, в раздражении она нередко думала, что Павел Петрович ровно ничем не выказал своей любви и заботливости. Разве он сделал что-нибудь для ее освобождения? Но вступался разум и говорил, что она ровно ничего не знает, делал ли что-либо великий князь или нет.
Кроме того, если Потемкин не лгал, то ведь, как говорил покойный комендант, всем сообщено о ее мнимой смерти. Значит, он и не мог вступиться за нее; сначала он просто не знал, куда она девалась и что с ней случилось, потом уверился в ее смерти.
Но и образ великого князя должен был поблекнуть и пасть после тех разоблачений, которые сделал ей Ланской.
X
Всю ночь Бодене не спалось — мучили воспоминания. Ее симпатия к Ланскому казалась вероломством, изменой по отношению к великому князю, и последний рисовался ей бледным, измученным, впадающим в полное отчаяние. Бодена встала совершенно разбитой, грустной.
Вдруг ее взгляд упал на клавесин: старый желтый четырехугольный ящик казался верным, испытанным другом.
Она подсела к инструменту, взяла несколько аккордов и сначала тихо, а потом громче запела:
Льзя ль мне забыть твою любовь? Льзя ль мне забыть твои объятья? Во мне отравлена вся кровь… И как давно когда-то — вновь Я вся твоя, вся, без изъятья! Лобзаний страстных сладкий яд Ты влил безжалостно мне в жилы… О, отзовись, мой друг, мой брат, Мой муж! Ужели этот ад За страсть свою я заслужила!— Как хорошо! — послышался сзади нее чей-то томный, растроганный голос.
Бодена обернулась и густо покраснела: в дверях стоял Ланской.
— Я и не слышала, — как вы вошли!.. — смущенно сказала девушка.
— А то вы, конечно, не стали бы петь? О, какая вы злая! Если бы вы знали, как я люблю слушать ваше пение! Часто-часто я подхожу к вашим дверям и впиваю в себя сладостные звуки вашего голоса. Обыкновенно я не вхожу, так как боюсь спугнуть вас. Но сегодня это оказалось сильнее меня… Простите, что я помешал вам!
— Полноте! — краснея ответила Бодена. — Я с удовольствием буду петь при вас и для вас, раз мое пение действительно доставляет вам немного приятных минут. Пусть хоть этим мне удастся доказать, насколько я благодарна вам за ваши заботы и внимание!
— О, я ничем не заслужил вашей благодарности!
— А все это? — Бодена обвела рукой вокруг себя. — А перемена, происшедшая в моем заключении?
— О, что касается этого, то… Ведь вас держали в том ужасающем подземелье без ведома ее величества. Императрица едва ли могла желать такого обращения; для этого она слишком добра и справедлива…
— «Добра и справедлива!» Какой горькой иронией звучат эти слова! Неужели доброта и справедливость сказываются в том, чтобы держать меня без всякой вины в тюрьме?
— Вы не правы, обвиняя ее величество. Императрице были предъявлены серьезные доказательства ваших происков; она не виновата, что ее обманывают на каждом шагу. Разве может она входить во все? У нее просто не хватит времени на это. Ваши враги оклеветали вас…
— Враги! Откуда могут быть враги у такого ничтожного существа, как я?
— Да, но вы не будете же отрицать, что князь Потемкин…
— Да, князь Потемкин — враг мне. Но кому он не враг? Для всей России нет большего злодея, чем он! Сколько зла сеет этот человек из пустой прихоти!.. Взять хотя бы его происки против великого князя!
— Ну, что касается великого князя, то здесь мы с вами, вероятно, не сойдемся…
— Вы тоже не любите его?
— Я просто не уважаю его!
— Должно быть, вы не знаете, как он несчастен!
— Может быть, он и несчастен, но кто виноват в этом, кроме него самого? Я не спорю, с ним не всегда обращаются так, как подобает по отношению к наследнику престола. Ну а он? Вы поставьте себя на его место! Разве вы стали бы так держаться? Стали бы требовать, настаивать, доказывать свои права? А он либо трясется, как мальчишка, который боится, что его поставят в угол, либо выходит из себя и осыпает государыню-мать упреками, оскорблениями — словом, из одной крайности впадает в другую. Он просто слабый, жалкий, неустойчивый человек!
— Скажите, — после некоторого колебания спросила Бодена, — вы не знаете, как принял великий князь известие о моей смерти?
— О вашей смерти? — в полном изумлении переспросил Ланской. — Я, право, не понимаю…
Бодена рассказала ему, как к ней являлся комендант с сообщением от Потемкина.
— Это ложь! — вскрикнул Ланской. — Всем, кто справлялся о вас, говорили, что ваше местопребывание неизвестно… Еще в тот самый день утром, когда мы с государыней приехали сюда, великий князь был у ее величества и требовал отчета, куда вас девали.