Аты -баты, шли солдаты...
Шрифт:
Игорь выбрался из-за парты и прошел к доске, где стояла хрупкая большеглазая девочка с толстой косой и стирала тряпкой написанные мелом предложения.
Игорь подошел вплотную и положил руку на ее плечо. Она не сбросила руки, только вопросительно улыбнулась. Игорь медленно провел рукой вниз по натянутому платью, дошел до груди и вдруг сжал ее в ладони. Стиснул на глазах у всего класса. И отшатнулся, ожидая удара.
Но удара не последовало. Девушка просто смотрела ему в глаза. Молча и очень серьезно. И под этим взглядом Игорь опустил голову,
Младший лейтенант Суслин по-прежнему стоял возле железнодорожной платформы с капустой и смотрел….
…как азартно и весело перекидывают друг другу кочаны солдаты его взвода.
Он смотрел, но ничего не слышал. Ни шуток, ни смеха. Он слышал сейчас только самого себя, свой собственный голос.
«— Как же мне тогда стало стыдно, Кимка! И стыд этот не прошел до сих пор. Если я когда-нибудь увижу тебя, милая моя Кимка, я попрошу прощения. Только, наверно, я не увижу тебя. Я даже не знаю, где ты теперь, Кима Вилленстович?..»
Суслин все еще стоял возле заметно опустевшей платформы, слушая самого себя…
— Что это командир наш, вроде как офонарел? — спросил Святкин, ловко принимая очередной кочан, и вздохнул:
— Все-таки, ребята, он не того…
— Задумался человек, — добродушно отозвался Сайко. — Тебе это, конечно, не очень понятно… Кстати, Сват, ты ему прозвище придумал?
— Суслик. — Помедлив секунду, убежденно сказал Святкин.
– Младший лейтенант Суслик. Звучит?
— Что-то не похож он на суслика, — усомнился Сайко.
— Не скажи, Ваня, — усмехнулся Святкин. — Есть в нем что-то от грызуна. Въедливость этакая.
— Тише, — с укоризной сказал Сайко. — Услышит.
Но Суслин не слышал этого разговора. Он смотрел на солдат по-прежнему отсутствующим взглядом, вслушиваясь в собственный голос:
«— Ты помнишь, Кимка, когда мы принимали тебя в комсомол, то все допытывались, почему у тебя иностранное имя? А ты объяснила нам, что папа назвал тебя так в честь Коммунистического Интернационала Молодежи. Только женского рода. И сейчас мне кажется… Нет, я знаю, что люблю тебя, Кимка, мой Коммунистический Интернационал Молодежи женского рода…»
— Амба! — веселый крик Святкина прервал размышления Игоря. — Хана, кореши!..
К Суслину подошел как всегда неторопливый Гарбузенко:
— Товарищ младший лейтенант, взвод закончил разгрузку капусты.
Игорь оглянулся.
Перед ним стояла пустая платформа.
Было поздно, и гости уже разошлись. За стеной надсадно кашлял Илья Иванович: никак не мог заснуть. Поэтому Люба и Константин разговаривали на кухне неестественным шепотом, что придавало их беседе драматический характер. Люба мыла тарелки и передавала их мужу, а он вытирал и ставил их в шкаф.
— Посуди сама, Люба, это же неразумно, — говорил он. — Ты не хочешь трезво оценить обстановку. К чему нам всем троим маяться? Ведь пока мы здесь жили, я слова против не сказал. Вспомни. Ты сама гораздо чаще меня на него раздражалась. Но одно дело — в войсках, когда я с подъема до отбоя в части, и совсем другое — в Москве. В академии придется много заниматься дома, во время сессий — наверняка ночами. Тем более я решил закончить академию только с отличием. А Илья Иванович иную ночь, вот как сейчас, к примеру, всю напролет кашляет, а иную — вообще по комнате бродит. Или на кухне сидит и курит одну за другой, да медали свои перебирает. Как все это будет в Москве, когда мне зубрить надо?
— Что же ты все-таки предлагаешь? — стараясь быть терпеливой, спросила Люба. — Бросить его здесь одного?
— Я предлагаю отправить его в Сызрань. К Ивану.
— Ему же там даже спать негде! — не сдержавшись, воскликнула Люба. — У Вани однокомнатная квартира. Маленькая дочка. К тому же, представляю, какую жизнь устроит отцу Клавка. Да он и сам не согласится. Не умеет он людей стеснять. Ну не умеет, не научился.
Константин закурил. Подумал.
— Иного выхода нет, Люба. Ну просто нет. Пускай они возьмут его хотя бы на время. Должна же быть какая-то очередность, что ли. Может быть, нам удастся снять в Москве двухкомнатную квартиру. Поговори с Ваней, Люба, очень тебя прошу.
Она не ответила и, приняв ее молчание за согласие, Константин продолжал уже увереннее:
— Итак, я принимаю решение. Утром ты звонишь Ивану в Сызрань и уговариваешь его взять старика. Я поеду вперед для разведки боем. На денек задержусь в Подбедне. Полковник прав, надо перед академией на отцовской могиле побывать. А то слыхала, как он вчера спросил с подковыркой: дескать, что же это ты, капитан? Я человек несентиментальный, без предрассудков, но долг есть долг. А долги надо платить. Денежные. Офицерские. Сыновние. Всякие. Исполню долг, поеду в Москву и буду тебя там ждать. Да, насчет старика Ивану скажи, что временно. Мол, пока не устроимся в Москве, а там видно будет. Договорились?
Он хотел обнять ее, но она молча высвободилась и пошла к двери. Остановилась, сказала бесцветным голосом:
— Одно я поняла, Костя. Если бы это был твой отец, ты бы так не рассуждал.
— Как — так?
— Расчетливо. Как при стрельбе по фанерным мишеням. — И вышла.
Очень расстроенный последним сравнением, Константин отошел к окну. Мело за окном.
И вдруг откуда-то, из этой холодной темноты, послышался задохнувшийся от бега голос командира взвода младшего лейтенанта Суслина:
— Взвод, к бою! Танки — справа, мотоциклы — слева! Бронебойщики, вперед!..
Суслин стоял посередине заметенной снегом дороги и кричал взводу, уже порядком уставшему после длительного марш-броска. Зимний ветер со снегом бил в лица солдат, задувал под завязанные на подбородках шапки, покрывал инеем стволы промерзших винтовок.
— Бронебойщики, к бою!.. — продолжал выкрикивать «вводную» Суслин, пятясь почему-то и несолидно размахивая руками. — Пулеметчики, туда!.. Танки — справа!.. Справа, я сказал!..