Аваллон
Шрифт:
– Поговорим?
– О чем?
– Попроси в редакции творческий отпуск. Соберись с мыслями, поработай для себя. Повесть у тебя ведь вышла отличная. Напиши новую.
– Не повесть, а роман, – поправил Рязанцев.
– Извини. Но, правда, я ведь вижу, как ты маешься, что больше нигде не напечатали.
Рязанцев скривился.
– Да разве я из-за этого?! Я хочу, чтобы услышали…
– Вот для этого и поработай.
– Сидя на твоей шее?
– Шея, как ты мог бы давно заметить, у нас общая. Каждый должен делать то, что у него получается лучше…
Рязанцев колебался, но после очередной стычки
Курдюмов не стал возражать, подписав заявление в тот же день, и Николай дома засел за компьютер.
Второй роман должен был выйти на совершенно иной уровень. Рязанцев давно продумал забойный сюжет, эффектные ходы, контекст. Идея обрастала в голове ироничными абзацами, герои преследовали во сне, а наяву в мозгу клубились метафоры.
Он запоем простучал по клавишам две недели. Пока не понял, что продукт отличается от проекта, как китайский «адидас» от фирменного. Слова и предложения приплясывали вразброд, герои рождались на свет какими-то мелкими и кривыми, как огурцы в засушливое лето, вместо драйва выходила размазня, вместо философического сарказма – ерничанье.
Рязанцев, промучившись еще неделю, решил, что пора отдохнуть.
Он просыпался поздно, после завтрака отправлялся в город погулять по набережной и поразмыслить под шелест волн. Но размышлениям мешали шум и суета летних кафе, расплодившихся над рекой, откуда ни возьмись появлялись знакомые, и прогулка оканчивалась в ближайшем баре. Вечером он брезгливо листал газеты или пробегал глазами книжные страницы. Современные авторы не лезли в душу. Рязанцев все время ловил себя на мысли: этакий примитив «ВАГРИУС» издал двухсоттысячным тиражом! А в «ЭКСМО» полумиллионным наклепали некрофила. Несмотря на временные творческие трудности, он был уверен, что его литературный труд более достоин счастливой издательской судьбы, чем то чтиво, которое попадало в руки.
Лариса отсутствовала дома все чаще и дольше, порой исчезала совсем, звоня лишь наутро и скороговоркой объясняя причину – бизнес! И объявлялась через несколько дней. Бизнес. Бизнес! Будь он проклят! Рязанцев иногда пытался поговорить с женой о сокровенном, но измотанной Ларисе было не до того. От нее все чаще попахивало коньяком и мужской туалетной водой. В конце концов они почти перестали разговаривать, потому что любая беседа с первых фраз превращалась в перебранку.
В одну из своих городских прогулок Рязанцев невзначай познакомился с Катей. У нее сломался каблук, и Николай, оставив девушку на скамейке, сгонял с ее туфлей в срочный ремонт обуви. Потом они выпили пива.
Катя была почти вдвое моложе Николая. Она работала менеджером в фирме сотовой связи и выглядела соответственно: по-деловому и чертовски сексапильно в одно время. Несмотря на молодость, она успела побывать замужем, развелась и теперь жила с сынишкой в квартире, оставшейся ей от бывшего мужа. История замужества и развода была путаной и довольно свинской. Дослушав до конца, Рязанцев взял нить разговора в свои руки.
Катя с улыбкой внимала его легким речам, и, глядя на нее, Николай догадывался, что одними разговорами здесь не обойдется. Поздно вечером он позвонил Ларисе на мобильник и сказал, что заночует у приятеля. Не дослушав, Лариса прочастила, что тоже… что дела… Николай, выругавшись про себя, дал отбой.
Катя и Николай стали видеться часто. Рязанцев водил подругу в рестораны и хорошие кафе. С театрами, концертами и прочими достойными увеселениями дело не сладилось. Катя предпочитала попсу, терпела музкомедию, но не выносила драму и наотрез отказывалась посещать буйные «сэйшны» заезжих рокеров, знаменитых в прошлом веке. А Николая бесили приплясывающие полуголые девицы и отвязанные юнцы из современных поп-групп. Зато ночи, которые они проводили в Катиной квартире, уложив спать неугомонного Дениску, с лихвой компенсировали Рязанцеву несовпадение вкусов.
Красноречие Николая было неисчерпаемым, но в конце концов ему захотелось обратной связи. «Интерфейс» подтвердил, что Катя неповторима в постели, но не в беседе. Ее болтовня сперва умиляла, но со временем стала выводить его из себя, и скрывать это становилось все труднее. Но расставаться с возлюбленной Рязанцев не помышлял, как всякий мужик под сорок, которому судьба подарила такой свежий бутон.
Рукопись второго романа была забыта, но Николай не испытывал от этого огорчения. Его душу омрачало лишь одно: он водил свою любимую по ресторанам, дарил ей цветы и дорогие безделушки – на Ларискины деньги!
В один из редких вечеров, когда супруги вместе оказались дома, Лариса уселась против Николая и спросила.
– Как пишется?
– М-м?
– Мне кажется, ты слегка увяз.
– Идея должна дозреть. Это нормальное явление.
– И что ты станешь делать, пока она зреет?
– Я, вообще-то, работаю в газете!
– Ты в ней только числишься. За последние месяцы твоя фамилия там появлялась раза три. Скажи спасибо, что Курдюмов вообще не вычеркнул тебя из списков живых.
– Да плевать я хотел!.. Не пойму, куда ты клонишь? Устала от мужа на содержании?
– Перестань. Я же сама предложила поработать для души. Но я вижу: ты киснешь.
– И какая альтернатива?
– Простая. Приходи в… нашу фирму. (Он заметил, что она чуть не сказала: в мою.)
Рязанцев расхохотался.
– Что я там стану делать? Я не бухгалтер и не мошенник.
Лариса скроила гримаску.
– Поскольку я тоже не бухгалтер, то спасибо за комплимент. Дело тебе найдется. – Она вдруг протянула руку и погладила мужа по щеке. – Коля, не упрямься. Покрутимся вместе, врастешь в дело – какой мне еще компаньон нужен?!
– Ну, не знаю… – хмуро буркнул Рязанцев. – Какими компаньонами от тебя пахнет, когда ты через трое суток домой возвращаешься?
– Дурачок! – Лариса соскользнула с кресла на палас и обвила руками его колени. – Ты, подлец, почему столько уже своими обязанностями манкируешь?! Или, думаешь, у жены теперь вместо либидо – сальдо и бульдо?
Она решительно вжикнула «молнией» на его брюках.
…Лариска оказалась все-таки умной бабой. Она нашла Рязанцеву занятие, с которым он быстро освоился, сообразив, что здешние горшки обжигают не боги, достаточно иметь голову на плечах. В этом смысле на голову он не жаловался, а боль уже давненько не докучала ему.