Авалон-2314
Шрифт:
С вокзала на местную свалку я отправился на такси. Желтый мобиль с облупившейся эмалью подозрительно погромыхивал на струне – неужели в Зеленодольске за общественным транспортом следят не так хорошо, как в Ростове или в Москве? Я уже привык, что техника вокруг отлажена, как швейцарские часы, и громыхающий мобиль, невыполотые сорняки на клумбе, неокрашенный каменный дом казались мне чем-то удивительным. По меньшей мере, артефактом давно минувшей жизни.
Свалка представляла собой огороженную бетонными стенами площадку размерами примерно сто на сто метров. Внутри ползали роботы-сортировщики, роботы-прессовщики и роботы-грузчики. Метрах в четырехстах
«Полигон утилизации бытовых отходов», как гордо сообщала вывеска, был не заперт, я вошел в распахнутые ворота. Да и через бетонный забор перелезть труда бы не составило: два-три метра высоты, на некоторых плитах – металлические скобы, по которым несложно забраться наверх.
Пахло на свалке не слишком приятно, но терпимо. На земле валялся разнообразный мусор: обрывки пивных пакетов и упаковочной бумаги, жестяные банки, порванная одежда, пищевые отходы. Шумели роботы, жужжали мухи – тишина, покой и умиротворение. Людей я не заметил.
Наверное, стоило поискать Федора на холме. Трезвая мысль, особенно если учесть, что с холма и свалка просматривается отлично. А может, Нишевец сбежал, не дожидаясь моего приезда? Но откуда бы ему знать, что его персоной интересуется сам сэр Галахад. Или Ланселот, или Артур – словом, кто-то из небожителей проекта «Авалон»?
Урчащий робот-разборщик, на полированных металлических поверхностях которого отражалось заходящее солнце, подался чуть в сторону. Послышался недовольный голос:
– Куда прешь, грязная скотина? Убирайся! – Последние слова были произнесены с различимым немецким акцентом.
Из-за робота показался мужчина невыразительного вида, с длинными светлыми волосами, в серых рваных обносках с чужого плеча. Лицо его было не вполне чистым, в руках он держал черный полиэтиленовый пакет.
– Федор? – спросил я.
– Чего тебе?
– Мне показалось, что вас зовут Федор. Я прав?
– И ты убирайся, – не слишком любезно заявил Нишевец.
– Отчего же? Свалка общая.
Мужчина посмотрел на меня неодобрительно и промолчал. Он действительно выглядит старше, чем люди «дивного нового мира», или это из-за грязи, длинных волос и хмурого выражения лица?
– Так вы позволите мне остаться здесь?
– Настоящий человек не спрашивает позволения, – менторским тоном заявил Федор. – Он волен делать все, что ему заблагорассудится, не заботясь о мнении других. А с ненастоящим человеком мне и говорить не о чем. Так что прочь, в теплое стойло, туда, где тебя накормят и обогреют, где ты можешь пыжиться от собственной значимости, не представляя собой ничего!
Напор Нишевца меня несколько огорошил. Впрочем, не ожидал же я от человека, живущего в одиночестве на свалке бытовых отходов, трезвого отношения к жизни? Понятно, что если он и не сумасшедший, то с большими странностями. А может быть, философ? Бродячий проповедник? Но разве это отменяет факт «странности»?
Немного подумав, я присел на более-менее чистую и сухую кучу мусора рядом с Федором. Робот, суетившийся рядом, решил перенести свою активность в другое место – присутствие двоих людей его смутило. Полагаю, к Нишевцу, ставшему, по мнению примитивных логических цепей робота, некой частью свалки, он уже привык.
– Хочу приобщиться вашей мудрости, – сообщил я. – Думаю о том, как не зависеть от машин, поработивших человечество.
Фраза пришла сама собой. Только что я не знал, о чем говорить с Федором, и вдруг увидел мир другими глазами. Кто такие Галахад, Моргана, лектор Лицея, диспетчеры транспорта, масса других электронных сущностей, о которых я и понятия пока не имею? Машины. Гораздо более сложные, чем шуршащий неподалеку робот-мусорщик, но все же машины. А мы – лишь придатки к машинам, с имплантатами, которые, возможно, позволяют управлять нашими действиями, с извечной тягой к жизни, которая не дает нам взбунтоваться…
– Я ничего не вижу, ничего не слышу, не хочу ничего говорить, – отозвался Федор, прикрыв глаза и рот руками. – Здесь осторожное, хитрое тихое бормотание и шептание во всех углах и закоулках. Мне кажется, что врут; каждый звук липнет от сладкой нежности. Слабость нужно переврать в заслугу.
Нишевец на мгновение замолчал, и я предложил:
– Дальше!
Внимание приятно любому человеку – пусть он и живет на свалке и произносит сомнительные тирады.
– Они жалки, это несомненно, все эти шептуны, заугольные фальшивомонетчики, хотя им и тепло друг около друга. Но они говорят мне: убожество их доказывает, что они избранники и отмечены.
– Понятно. – Я вздохнул, продираясь через построения Нишевца. – Именно поэтому вы живете здесь, на свалке? Чтобы не слышать шептунов?
Федор впервые с момента нашей встречи взглянул на меня с некоторым интересом.
– Пойдем в горы, – предложил он. – Следует разделять места для общения.
Предложение я принял с энтузиазмом. Активность робота и запах начали меня раздражать. Несмотря на вечерний час, было жарко – надо же, октябрь на севере России…
Странной походкой, слегка подволакивая ноги, Федор вышел за ворота и сразу же, минуя дорожку, по траве полез на холм. Я двинулся следом, размышляя, о чем говорить с этим чудным человеком. Как к нему подступиться? Зачем он нужен проекту? Почему послали именно меня? Проверить в деле?
Между тем Нишевец заговорил – с еще более усилившимся акцентом, слегка задыхаясь:
– Юркие обезьяны… Набив рот бананами, они думают, что стали ближе к человеку, приблизились к идеалу. Но лишь избавившись от тщетных стремлений, осознав, что жизнь ведет к смерти, и приняв предначертанный судьбой порядок вещей, можно подняться над толпой, избежать прозябания в стаде. Бессмертия нет, а если и есть – оно не в жалких попытках оставаться вечно молодым, легким и беззаботным. Нет, настоящий человек весел, когда побеждает врагов, втаптывает их в грязь, которая их породила, а не когда заискивает перед ними. Смерть – не враг, она – верный союзник. Смерть побеждает слабых и немощных, тех, кто не должен жить, кто позорит человеческий род. Если умрет макака, много ли будет по ней плакальщиц?
– Полагаю, это зависит от того, какой была макака, – улыбнулся я. – Хотя жаль, в общем-то, любое живое существо.
– Жалости не достоин никто. Сильные в ней не нуждаются, слабых она губит. Так отринем жалость, отбросим в сторону никчемные предрассудки и уподобимся духам горных вершин – безжалостным, беспощадным, прекрасным и самодостаточным!
Монолог Федора становился надоедливым. Послушать его час-другой, возможно, получится, но больше… Я не настолько крепок телом и духом. Надо перехватывать инициативу, не давать ему слишком много болтать. В конце концов, со свалки его выманить удалось. Или моей заслуги здесь нет?