Авалон
Шрифт:
— Кстати о завещании, — вставил Джордж. — А в нем ничего странного не…
— Не начинайте заново! — взвыл Мэтьюс. — Чтобы я поверил, что этот божий одуванчик дворецкий все это натворил. Да чтобы потом еще, уже отдав концы, кого-то повесил — это уж, знаете ли, через край…
— А его сын? — напомнил я.
— Я же вам уже говорил, — мягко сказал Мэтьюс. — Он малость слабоумный. И оружия в руках в жизни не держал, разве что бритву с помазком да нож с вилкой. И чтобы так спортивно — хотя и с пяти выстрелов, но сплошь смертельные раны — так не бывает. Рука профессионала.
— Спортсмен, говорите… — проворчал Джордж, пристально глядя на пустой стакан его светлости.
— Это ясно как дважды два, — заявил Джордж. — Убийца — он. Этот бред о карточном долге, и попытка выяснить, как ему найти Джейн Потс — не иначе как, чтобы заткнуть ей рот, я уверен.
— Не думаю. По-моему, убийца — не он.
— Это почему же, потому, что он тебе польстил?
— Нет. Потому, что рассказал о записке.
— О положении вещей, из-за которого Маргарет Дейн вполне могла повеситься?
— Вряд ли. Мэтьюс меня как-то разубедил своими предположениями о двойном повешении. Не верю. А по поводу записки…
— Тогда выходит, что Джейн лгала, убеждая нас, что между ними все было кончено.
— Ну, и что? Она лгала и до этого. А может, Маргарет и ее ввела в заблуждение. Хотя, не думаю. Наверное, она просто пыталась так по-своему убедить нас в том, что у Маргарет не было повода к самоубийству. И ничего больше.
— Не верю, — сказал Джордж.
— Да ты вспомни только, что она плела.
— Я помню только, что то, что она наплела, появилось в нашей газете…
— Бывает! Развитие событий с продолжением! Совсем для нас неплохо.
— Угу, конечно…
— Конечно. Что ты переживаешь? Мир полон вранья. Среди всего этого я себя чувствую просто белоснежным ангелом…
— Выпачканным в типографской краске…
— Да и с перьями мы дело имеем. Ты мне лучше скажи, Если Джейн лгала ради Маргарет, а его светлость, возможно, ради Элсмира, то ради кого лгал дворецкий?
— Ради его светлости.
— Джордж! Прекрати!
— Еще чего. Дворецкого можно было припугнуть или подкупить. А нечистая совесть добила старика в момент оглашения завещания…
— Про нечистую совесть охотно верю! Но ради кого стоило взваливать на нее такое бремя!
— Джек, ты опять…
— Слышал я все о слабоумных. Хотелось бы, кстати, проверить…
— Джек, если бы старик в тот день не умер и получил все наследство, ты не стал бы подозревать этого беднягу. Но дворецкий умер своей смертью.
— А его светлость в тот вечер до полуобморока резался в карты в клубе. Причем выиграл в конце концов. А потом уж выяснил, что и долг-то отдать некому. Он, конечно, паршивец, слов нет, людей с лестниц спускает, но циничное убийство я ему приписать не могу. Он разве что в припадке гнева расстреляет все китайские вазы — главное, чтобы грохоту было побольше, и успокоится.
— Джек, у тебя богатое воображение. Ты сам изобретаешь людям маски, а потом исходя из них и рассуждаешь. Тебе бы романы писать, а в реальной жизни…
— А в реальной жизни — знаешь, куда мы завтра едем?
— Что? — с тревогой переспросил Джордж.
— Прогуляемся заглянуть в то заведение, где воспитывался наш слабоумный, и выясним, насколько у него были проблемы с головой, и в чем это выражалось.
Джордж вскочил, роняя бумаги.
— Да ты знаешь, где это?!
— Далековато. Зато Мэтьюс нас завтра не найдет и не набьет нам шишек по поводу той шишки, о которой мы написали.
— Да ладно, когда он злился всерьез?! И потом, ты что, думаешь, что полиция там без нас не побывала? Не верю.
— А я верю, что полиция ничего всерьез не делает. Могла и этого не сделать. Значит, едем. Раз я так решил!
Полиция всецело оправдала мои ожидания… Когда мы, несколько уставшие и подавленные, вернулись со своей добычей, Мэтьюс сидел в редакции и брюзжал с секретаршей и разносчиком по поводу того, какие мы гады. Видимо, это он и называл настоящей работой.
Затем в течение получаса мы уговаривали его в исследовательских целях прогуляться как-нибудь в то местечко, которое мы сегодня посетили, а Мэтьюс упирался. Мы же, разумеется, не рассказывали о том, что именно он там может найти, пока он не развопился, что печатать об этом ни в коем случае нельзя, или мы сами все подстроили.
В разгар спора в дверь поскреблись.
Джордж открыл и чертыхнулся. В помещение ворвался бульдог. Мэтьюс взвизгнул и чуть не вскочил на стол. Я подумывал о том же, но решил, что поздно, когда псина принялась задумчиво жевать мою штанину. Через порог с некоторым трудом перевалился хозяин собаки.
— Бэтси! Тихо, девочка! Ко мне! — пропищал он.
— Какого черта? — вопросил я.
— О, бросьте! — весело воскликнул толстяк. — Бэтси, она ж только рычит, а вы от нее как умчались, так не догонишь… А я подумал-подумал и решил все же зайти сказать вам кое-что.
— Что сказать? — Мэтьюс перехватил видимость инициативы.
— Как хорошо, что и вы тут, инспектор! — воскликнул толстяк. — Я хотел бы подать жалобу, да в официальной обстановке с полицией дел не имею! Видите ли, лакей покойного Эдгара Элсмира выбил моей собаке несколько зубов на охоте.
Я покосился на псину, висящую со стеклянными глазами на моей штанине.
— Вы имеете в виду эту… Бэтси?
— Ее, милочку, — горестно простонал толстяк. — За то, что она бросилась к его утке.
«Кто ходит на охоту с бульдогом? — подумал я. — С другой стороны, кто ходит с бульдогом в гости?»
— Что значит, к его утке? — спросил Мэтьюс. — К утке, которую сбил Элсмир?
— Ну… — толстяк помялся. — Не совсем… Элсмир, он… а впрочем, он уже не обидится. Он вообще стрелял плохо. Утку подстрелил лакей. Элсмир им страшно гордился, говорил, если с ним охотиться, всегда можно приволочь с собой дюжину трофеев и объявить их своими. А чтобы сберечь свою славу охотника, всем рассказывал, что его лакей оружие-то в руках держать не умеет.