Авалон

— Эй, Джордж, как там с корректурой? — крикнул я.

— Полный порядок, сэр, — отозвался мой главный помощник довольным голосом.

Еще бы не довольным. Ведь именно наша газета, а точнее, мы с Джорджем на пару расследовали одно из гнуснейших преступлений века! Ну, по крайней мере, так мы его называли в заголовках статей. Едва мы затронули эту тему, дела наши пошли в гору, и мы уже не могли остановиться, пока не восстановили всю картину целиком до мельчайших подробностей, чем беспардонно воспользовалась полиция, найдя улики именно

там, где мы и предполагали, и вообще полностью подтвердив нашу теорию, схватив преступника. Впрочем, подобное подтверждение нашей правоты благотворно сказалось на продажах. А иначе, мы с Джорджем шутили, что назвали свою газету «Феникс» потому, что она годилась лишь на растопку каминов. Но не успевал тираж догореть до конца, как — хоп! — выходил следующий номер!.. С упорством, достойным лучшего применения.

И сегодня мы засиделись в редакции допоздна, подготавливая последний штрих — окончательный вариант всей этой истории от начала до конца.

И вот, как было дело:

Трагедия имела наглость разыграться в весьма почтенном семействе. Одном из древнейших и славнейших родов Кента. На простом семейном ужине произошла настоящая кровавая бойня. Единственный сын и наследник старого графа Элсмира застрелил отца и мать, а после пустил себе пулю в лоб.

Скандал?

Еще бы!

Как говорят французы — ищите женщину. По слухам молодой Элсмир намерен был совершить мезальянс и жениться на женщине весьма несерьезного звания — школьной учительнице, без гроша и всяких звучных предков за душой, да к тому же ирландке!

Старый Элсмир пригрозил лишить сына наследства в случае подобного необдуманного шага. И последние несколько недель сын только и делал, что ругался с отцом, или пытался его умасливать.

Доумасливался, как говорится.

Прошу прощенья за профессиональный репортерский цинизм.

Так вот, по-первости все и выглядело…

Хотите знать, а где была в этот момент прислуга?

Да все там же — на месте преступления.

Дворецкий, по крайней мере, уверявший, что эта ужасная трагедия разыгралась прямо у него на глазах: молодой Элсмир застрелил отца в припадке бешенства, затем мать, которая, потеряв голову, накинулась на преступного отпрыска, швырнув в него тарелку с сыром, потом дворецкий решил было, что пришла его очередь, но новоиспеченный граф, внезапно осознав весь ужас содеянного, как истый джентльмен, почел своим долгом покончить с собой.

Рассказывая об этом, старый слуга так рыдал и выглядел таким потрясенным, что никому и в голову не пришло усомниться в его словах.

Усомнились разве что мы с Джорджем. Опять же, профессиональный цинизм. У нас, газетчиков, его будет побольше, чем у инспекторов Скотленд-Ярда, хотя не до конца истребленный романтизм внушает мне надежду на то, что и совести у нас будет побольше.

Хотя наш старый знакомец инспектор Мэтьюс полагал, что совести у нас нет вовсе — подозревать в чем-то старого, убитого горем человека, скончавшегося от сердечного приступа на руках стряпчего во время оглашения завещания: оказалось, что большая часть состояния должна была перейти по наследству именно к нему, в случае, если: молодой Элсмир не доживет до времени вступления в права владения наследством… (если я завернул фразу не так, поправьте меня; я газетчик, и ни к чему мне юридические изыски) или если осквернит себя вышеупомянутым мезальянсом.

До второго случая не дошло, хватило и первого.

Итак, еще один наследник последовал в могилу, и… Состояние перешло к его сыну, известному увальню, к тому же малость придурковатому.

Сказать по правде, по-моему, старый Элсмир был склонен ко всякого рода мезальянсам ничуть не меньше молодого.

Ну, что поделаешь. Последняя воля покойного. Все честь по чести.

Разве это интересно?..

Впрочем, дело не в этом. С молодым Элсмиром я был шапочно знаком — по обязанности светской хроники, и в клубе, который он регулярно посещал, у него была очень недурная репутация. Одним словом, он не производил впечатления злодея или психически неуравновешенного человека, наоборот, казался всем весьма добрым малым. Даже в его намерении жениться на школьной учительнице было что-то трогательное. Ах, боже, ведь и сентиментальность нам, газетчикам, не чужда!

Итак, я обегал, собирая интервью, всех членов соответствующего клуба — были среди них, безусловно, и злодеи, и субъекты психически неуравновешенные, учитывая, что один раз на меня спустили бульдога, слава богу довольно престарелого и беззубого, а в другой — спустили меня с лестницы. А причина была такова же, по какой у некоторых взять интервью мне все же удалось. Никто не хотел говорить о покойном плохо. Никто, кроме полиции, праздно рассуждавшей о пороках избалованной золотой молодежи, не хотел верить в его виновность. Впрочем, и других кандидатов на роль преступника как-то не находилось.

Я попытался найти и школьную учительницу. Но опоздал. По злорадным объяснениям соседей, бедняжка не вынесла позора и повесилась. Какого «позора»? — хотел бы я знать. Общественного внимания? Нам, газетчикам, таких тонкостей не понять. Впрочем, квартирная хозяйка с радостью позволила мне порыться в ее вещах. Вот так-так! В корзине с бельем (а почему именно там, собственно?!) я обнаружил письмо от младшего Элсмира, в котором довольно недвусмысленно было написано: «Дорогая, между нами все кончено. Я не могу идти против воли родителей. Но ты замечательная девушка, я никогда не оставлю тебя своей помощью. Всегда твой искренний друг. Подпись».

И для чего же теперь было устраивать стрельбы в узком семейном кругу?..

Покуда я соображал, сидя в продавленном кресле в убогой квартирке, появился Джордж, под руку с некой решительной девицей, чья решительность, похоже, следовала от выпитого дешевого бренди, запах которого разлился по комнате, едва она вошла.

Я с укоризной покосился на Джорджа. Тот сделал большие глаза и с загадочно убедительным видом кивнул на свою спутницу. Та вступила в разговор незамедлительно:

— Не могла она покончить с собой, вот и точка!

— Да полно, леди, с чего вы взяли? — добродушно полюбопытствовал я, припрятывая письмо в карман. — Мозгляк Элсмир не мог перестрелять своих родителей, а его невеста не могла повеситься? Своя рука — владыка, как говорится.

Милая кокни уставилась на меня набычившись.

— Мой патрон, Джек Норби, эсквайр, — торжественно, хотя и несколько насмешливо представил меня Джордж. — А это мисс Джейн Потс.

— Боже, сказал я. — Три «джей» в одной комнате — это что-то судьбоносное.

Джордж фыркнул, но уточнять, что его имя пишется с «джи», не стал.

— Он строит из себя прожженного циника. Но сердце у него золотое, мисс, поверьте.

— Проверим! — свирепо сказала мисс.

Я решил пропустить это замечание мимо своего остроумия.

— И почему же вы думаете, что она не покончила с собой, юная леди? — поинтересовался я.

Девица фыркнула. Джордж усадил ее на тахту.

— Да потому! — сказала она уже не так агрессивно. — Потому, что с этим мозгляком Элсмиром они порвали еще раньше. — Маргарет была вне себя. Назвала его подлецом, и пообещала, что он еще об этом пожалеет. И знаете, что? — Она уставилась на меня.