Авантюрист
Шрифт:
— Ты гениальная актриса, — сказал я глухо.
Дорога была широкой и накатанной, настоящий тракт; повозки, ставшие теперь санями, катились почти бесшумно. В широких серебряных лентах, тянущихся по снегу за полозьями, поблёскивало солнце. Мы с Танталь сидели спиной к вознице и смотрели, как всё дальше остаются земли герцога Тристага.
— Ты гениальная актриса. Я почти поверил.
— Играть в жизни — распоследнее дело, — нехотя призналась Танталь.
— Но иначе бы меня…
— Да.
Я потрогал булавку на рукаве.
Мне
— До сих пор не могу понять, как работает эта штука, — пробормотал я, глядя в небо. — Где сила? Где власть? Надо полагать, если бы змея укусила меня в лесу, я бы помер? И никакая булавка…
Танталь усмехнулась:
— Меня сто раз змеи кусали… скверно. Разрезать ранку, отсосать яд, прижечь…
Меня передёрнуло.
Танталь перестала улыбаться:
— Змеи… были орудиями герцога. Выполняли его волю. ВЛАСТЬ, Ретано…
— Вот если бы приговор был справедлив, — пробормотал я еле слышно. — Справедливый… Приговор. Не просто власть… Некое абсолютное… Правосудие…
Танталь поджала губы.
— Абсолютного правосудия не бывает. Тристаг взял да запретил поединки… Кто-то разрешил… В городе Каваррене, например, поединки — традиция, дело чести… Эгерт Солль когда-то тоже убил на дуэли человека и получил за это заклятие, да такое, что…
Я поперхнулся, как всегда, в самый неудачный момент. Закашлялся, отстраняясь тем не менее от Танталь, которая хотела хлопнуть меня по спине.
— Я… его… этого… кха… не убивал!
Она вздрогнула. Уставилась на меня с недоверием.
— Да не… убивал же! — повторил я, налившись кровью от кашля и несправедливости. — Не убивал! Все эти свидетели… Поклёп!
— Правда? — спросила Танталь, и голос её прозвучал почему-то жалобно.
— Клянусь Магом из Магов! — сказал я искренне. И, показалось мне или нет, но моя спутница вздохнула с облегчением.
Мы огибали земли герцога Тристага, и этот вынужденный крюк сулил нам лишнюю неделю пути; по ночам Алане снились кошмары. Днём я сидел рядом с ней на повозке-санях и рассказывал свои истории, и с каждым днём они давались мне всё труднее, тем более что Алана, кажется, совсем не слушала.
В первом же большом селении я спросил лекаря, и мне с готовностью указали на богатый дом на главной улице, напротив дома старосты. Господин лекарь гордился своей учёностью, был румян и важен, и запросил немалую плату, и долго разглядывал бледную руку безучастной Аланы, и, наконец, авторитетным голосом рекомендовал кровопускание. В следующую секунду спесь сбежала с его лица вместе с румянцем, потому что я взял его за шиворот, обозвал шарлатаном и потребовал свои деньги обратно. Кровопускание, сказал я зло, кто угодно может приписать, вот хотя бы и я, и беспомощному в своём ремесле медику оно принесёт куда больше пользы, чем любому из его обманутых пациентов!
Кинжал выглянул из ножен и спрятался опять; лекарь молчал, бледнее моли. Алана
— Медицина бессильна, — сообщил лекарь, пытаясь собрать остатки былой важности. — Ежели вы, господа, такие нервные… так и идите к старухе за околицу. К знахарке то есть. Она погадает… на жабьей лапке… с тем же успехом, но дешевле!
Я сгрёб со стола свои монеты, взял под руку Алану и вышел вон.
«Старуха» не была стара. Сообразно профессии она жила на отшибе, сообразно званию рядилась в грубое полотно, и тяжёлый платок закрывал её лоб до самых бровей, но возрасту в ней было едва за тридцать, уж от меня-то ещё ни одна женщина не сумела скрыть своих лет.
Она долго заглядывала Алане в глаза, бормотала, потом пускала паука бегать по зеркалу, потом порывалась задавать вопросы, но я пресёк эти попытки. Знахарка помрачнела, пожелала осмотреть пациентку наедине — я опять-таки не позволил. Не хватало ещё оставлять жену с глазу на глаз с подозрительной шептухой, тем более что в успех визита я с самого начала почти не верил и всё злее ругал себя за столь неудачную, подсказанную лекарем идею…
В конце концов «старуха» попросила разговора со мной, и я мягко выпроводил Алану во двор, благо ветра не было и утро стояло погожее.
— Таите, — сказала знахарка с обидой. — Утаиваете… Где была да что с ней стало… А только уходит она. Далеченько уже ушла. Как бы потом… догнать успеть бы.
— Че-го? — спросил я с изрядной долей презрения, в то время как внутри у меня сделалось холодно и пусто.
— Зацепите её, — сказала знахарка шёпотом. — Чтобы ей… чтобы удержать. Зацепите, что вам… вы ведь красивый…
Последние слова сказаны были вовсе не со старушечьей интонацией. Знахарка смотрела из-под тяжёлого платка, и я вдруг увидел, что глаза у неё голубые и глядят с горечью.
Она вздрогнула от моего взгляда. Поспешно отвернулась:
— Удержите… Да… Ведь вы можете… ЗАЦЕПИТЬ. Вроде крючочком…
— Что ты болтаешь, — пробормотал я в замешательстве. — Уходит… куда?!
Она прерывисто вздохнула:
— Сделайте… чтобы ей было хорошо. Пусть… вернётся.
— Алана, чего бы ты хотела?
Она ничего бы не хотела. Она смотрела сквозь меня, глаза были пустые и спокойные. «Далеченько уже ушла»…
— Алана, мы скоро приедем… отец соскучился… и ты, наверное… да?
Она молчала. Ей было всё равно.
Тогда, отчаявшись увлечь её историями, я отыскал в комедиантских сундуках некоторое количество хлама и, сам не зная как, соорудил цветного хвостатого змея. Сказались, видно, какие-то детские опыты…
День был ветреный; змей поднялся высоко. Яркая точка в небе, белесом, как в день моей казни; оказывается, и суд и приговор от Аланы скрыли. Не хотели тревожить — и правильно, наверное, сделали…
Алана подняла голову. Возможно, и ей парящее в облаках чудище напоминало о тёплом, домашнем, неомрачённом; губы моей жены дрогнули, готовясь сложиться в улыбку, — в этот момент бечёва лопнула, змей оборвался и, отнесённый ветром, шлёпнулся в низину.