Авантюрист
Шрифт:
— Я убью тебя! — шептал я бессильно. — Сволочь… что ты делаешь… я убью тебя!!
Передо мной была тень, оболочка. Танталь решилась-таки; страхом или посулами, но Чонотакс вынудил её шагнуть в Преддверье.
И как-то сразу стало ясно, что здесь мне делать нечего. Отступив, я упёрся спиной в широкий ствол; вот так же брела в поисках Луара и моя малолетняя жена…
Я задержал дыхание. Мне привиделась хищная птица, кружащаяся над одной точкой — всё ниже, всё уже… Круги затягиваются, как удавка… Почему я так долго медлил, почему я
Я опрометью бросился обратно — по своим следам; домик на краю поляны встретил меня сосредоточенной тишиной. Я навалился на дверь, пересёк сени, сейчас Алана поднимет на меня удивлённые глаза…
Она лежала там, где я её оставил. В той же позе.
И она вовсе не спала.
«А только уходит она. Далеченько уже ушла…»
Я был один. Я всю жизнь привык рассчитывать только на себя; я растирал холодное тело, прикладывал ухо к неподвижной груди, оттягивал веки закатившихся глаз.
«Как бы потом… Догнать успеть бы».
Не успел.
Слишком много сил отняло бестолковое бегство. Слишком много внимания растрачено на магические игрушки, Амулеты, слишком занимала меня собственная судьба — украшенная, будто траурным бантиком, приговором Судьи…
«Вы ведь можете… ЗАЦЕПИТЬ. Вроде крючочком…»
— Алана, — сказал я буднично. — Видишь ли… Если ты умрёшь, я ведь не стану дожидаться лета. Прямо сейчас, здесь и удавлюсь… На потеху Черно…
Удавиться надо было раньше, сказал еле слышный внутренний голос. Удавиться надо было сразу после Судной ночи, это был бы мужественный… достойный Рекотарса поступок…
Алана не отвечала. Ей было не до меня.
— Алана…
Чужой взгляд коснулся моего затылка. Ласково так, ледяной иголочкой. Я обернулся.
Сквозь изморозь на окошке, сквозь весь этот замысловатый, в прихотливых узорах слой на меня глядел человек. Узкое лицо, морщинистое, как у старика, но глаза не были стариковскими. Нехорошие глаза. Пристальные.
— Кто здесь?!
Я сорвался с его взгляда, как малёк со слишком крупного крючка. Кинулся наружу, распахнул обе двери, встал на пороге…
Снег под окном оставался нетронутым. И, разумеется, пусто. Ни зверя. Ни птицы — кроме той, конечно, что кружит у меня в голове, и круги уже сузились до невозможности, почти над самой землёй…
Я кинулся обратно в дом; человек за окном дожидался меня. Теперь на лице его обозначался слабый интерес.
— Помогите мне, — попросил я шёпотом.
— Луа-ар… — еле слышно донеслось из леса.
Показалось мне — или он действительно кивнул?..
Светлый топорик Черно Да Скоро оказался неожиданно тяжёлым. Я бегом обогнул дом, но, увидев деревянные фигуры, остановился, увязнув в снегу.
Та, что изображала Танталь, стояла сейчас в полушаге от снежной куклы, изображающей Луара Солля. Почти вплотную; я готов был голову дать на отсечение, что ещё утром их разделял добрый десяток шагов!
Я подавил внезапное побуждение кинуться на снеговика со своим топором; я огляделся в поисках Аланы, но не нашёл её, в ужасе огляделся снова, закружил, заглядывая в деревянные лица, ведь здесь она стояла, здесь!..
А потом я понял.
То, что не так давно было искусным изваянием, оказалось теперь просто высоким пнём со следами топора. Еле заметными следами — кажется, кто-то хотел вытесать здесь человеческую фигуру, но передумал…
Вряд ли я сам додумался до всего, что случилось потом. А может быть, и сам — Рекотарсы традиционно сметливы… Традицию заложил ещё Маг из Магов, хитрый слуга Дамир…
Я никогда в жизни не рубил деревьев и не выкорчёвывал пней.
Летели щепки; я колотил и колотил, воображая на месте податливого дерева плотную шею Чонотакса Оро, и, надо сказать, богатое воображение помогало мне. Обливаясь потом, я завалил этот обрубок дерева, ещё недавно бывший статуей, распилил его и расколол, перетащил в дом, замарав каждое поленце кровью из лопнувших мозолей, отыскал в Аланиной сумке огниво — и посреди избушки, не знавшей огня, разложил большой, жадный костёр.
Птица, кружившая в моём сознании, приостановилась, будто увязнув в горячем полуденном воздухе.
«Зацепите, что вам… вы ведь красивый…»
Изморозь на окне таяла. Лилась мутными потёками, скоро вместо причудливых завитков проступило голое стекло, грязное, почти непрозрачное; дым вытягивало в распахнутые двери.
«Пусть вернётся».
Я сдёрнул с Аланы одеяла. Я лёг рядом, притянув её к себе; тело моей жены было холодным и безжизненным, как покрытый снегом холм, тот самый, по которому так весело скатиться на санках…
Нет.
— Слушай меня. Слушай меня. Ты слышишь?
Молчание.
«…Тогда ты овдовеешь — и сможешь спокойно искать свою первую любовь…» — «Вторую…»
Нет.
«Ты хочешь, чтобы я тебя пожалела?»
— Пожалей меня, Алана. Поговори со мной. Вернись ко мне. Ну?!
Снег.
Весьма вероятно, что я негодяй.
Скорее всего, так оно и есть; Судья был справедлив, назначив мне кару. И Судья не напрасно оставил мне этот год — чтобы я чётче осознал, как хороша жизнь и чего я лишился…
Дорожка моя всю жизнь была «в тину», дело было и «в грязи», и до «в крови» доходило тоже. Да, теперь я совершенно готов рассчитаться по старым векселям, но сейчас, сию секунду, я узлом свернусь, но извлеку из себя хоть капельку тепла. Чтобы хватило на весь этот снег.
Труп сборщика на собственных воротах…
Нет.
Бандиты на склизкой от крови палубе… Шпага в моих руках… Нет, это комедианты на подмостках, хрустит под каблуком рассыпавшееся пшено… И снова шпага…
Светлое Небо, да если это помогло бы, я жрал бы сейчас огонь, тот, что так весело разгорелся посреди избушки. Я ловец — забрасываю свои «крючочки», а они уходят в пустоту…