Авантюристка
Шрифт:
Я засмеялся. Уотсон, конечно же, окрестил бы мой смех «циничным лаем».
– Дорогой мой ле Виллар, даже королева Испании не сможет настолько заинтриговать убийцу, чтобы он добровольно излил душу служителю закона.
– В личной беседе она настаивала, что девушка жива.
– Вот как! Будьте добры, расскажите о предполагаемой жертве поподробнее.
– Луиза Монпансье – сирота. Родом из порядочной семьи. Большую часть жизни она прожила со старшим братом отца Эдуардом и его супругой.
– Следовательно, кровного родства с тетей у нее нет.
– Верно,
– Действительно! Но представьте, что кто-то задушил моего друга Уотсона. Так что же, на меня падет подозрение потому лишь, что мы не родственники? Вот что я вам скажу, ле Виллар: наличие родства нередко служит весьма достоверным доказательством убийства. Луиза Монпансье богата?
– Нет. Как и ее дядя.
– А тетя?
– Она несколько улучшила материальное положение мужа. Когда-то Монпансье были довольно зажиточны, но промотали свое состояние. Самоубийство Клода Монпансье, отца Луизы, не увеличило семейной казны. Но это было много лет назад.
– Раз уж вы обратились ко мне с просьбой, дружище, и принесли столь занимательный материал, я попытаюсь встретиться с мадам Монпансье, но в ином обличье.
– Говорят, вы в совершенстве владеете искусством перевоплощения.
– Для сыщика все искусства подчинены науке. Позвольте мне дальше действовать по своему усмотрению. Дайте мне адрес, этого достаточно. Я свяжусь с вами, как только закончу расследование.
– Но я очень хотел познакомиться с вашими методами.
– Хороший сыщик работает незаметно, подобно тому как планета вращается в небе. Поверьте, результаты куда важнее самого процесса. Я дам вам знать, как только что-нибудь выясню.
Глава девятнадцатая
Татуированная роза
– Татуировка, сэр, и, несомненно, самая странная из всех, что я когда-либо видел. Хорошо ее помню. Да и как забыть? Джентльмен с татуировкой – большая редкость. К тому же столь трагичная кончина…
Доктор Джамек медленно выпрямился, оторвав взгляд от розы «маршал ньель». Повсюду цвели роскошные кусты, от запаха которых кружилась голова. На горизонте, словно облака, поблескивали белые стены города, а далеко-далеко внизу шелестело море, лаская волнами песчаные пляжи и скалы. Мы стояли на высоком мысе, в саду, расположившемся за скромным коттеджем.
Как был прекрасен этот сад! Глядя на него, становилось понятно, почему побережье Болье называют маленькой Африкой. Бок о бок с великолепными розами росли диковинные тропические растения, встречавшиеся лишь здесь, в этом маленьком, прогретом солнцем уголке Западной Европы: эвкалипты и баобабы, бананы и финики, манго, опунции и бенгальские фикусы. Доктор Джамек показал нам все свои сокровища. Годфри прищурился, всматриваясь в буйную растительность и мысленно прикидывая, сколько хозяин мог бы выручить за такую привлекательную недвижимость на современном рынке.
– Такая? – Ирен достала из сумочки набросок татуировки Луизы. Ветер беспощадно трепал листок, и подруге
– Похожа, мадам, похожа. Не могу сказать насколько. С тех пор прошло много лет. – Доктор нагнулся и понюхал распустившийся цветок, слишком зрелый, чтобы его срывать. – С возрастом чувства притупляются, но даже время не властно над ароматом чудесных роз.
– Этот человек – мой отец, – промолвила вдруг Луиза. – Мы должны выяснить, что с ним произошло.
Доктор поднялся и взглянул на нее с той же нежностью, с какой только что любовался розами:
– Одному лишь Богу ведомы тайны нашей судьбы, мадемуазель. Я прожил достаточно долгую жизнь, чтобы это понять.
Джамек был довольно приземист и оттого рядом с нами казался пожилым ребенком. Однако слова его потрясли нас до глубины души – даже примадонну, которая считала ниже своего достоинства принимать услышанное за чистую монету. Много лет назад стоявший перед нами слабый старик приехал в казино сразу после того, как было найдено тело Клода Монпансье.
Доктор Джамек сорвал розу «маршал ньель» и протянул ее Луизе:
– Не теряйте веры, дитя мое. – Развернувшись к чудесному алому кусту, он срезал ржавыми ножницами жесткий стебель и вручил второй цветок Ирен со словами: – А вы не теряйте надежды, мадам.
Моя подруга любезно приняла его нежный подарок.
Старик вновь повернулся к цветам. Лязгнули ножницы, и слабая рука протянула мне яркую сливочно-желтую розу:
– А вы, мадемуазель, помните о милосердии.
В голосе старика звучало столь искреннее участие, что все мы тотчас прониклись его добротой и обрели терпение. В порыве чувств мы улыбнулись друг другу, а доктор, прихрамывая, добрел до лавочки, с которой открывался чудесный вид на море. Он положил подле себя ножницы и соломенную шляпу, тяжело вздохнул и начал свой рассказ:
– Когда меня вызвали для осмотра тела Клода Монпансье, я был уже немолод. Кажется, это случилось в семидесятых…
– В семьдесят третьем, – подсказал Годфри.
Старик кивнул:
– Время не щадит воспоминания, но некоторые сцены представляются мне так ясно и отчетливо, словно все это было вчера. Человек забывает даты, но не эмоции. Сердце мое обливалось кровью при виде столь приятного молодого человека, добровольно расставшегося с жизнью. Я рад, что вскоре вышел в отставку: с тех пор немало несчастных наложило на себя руки, после того как колесо фортуны сыграло с ними злую шутку.
– Расскажите о татуировке, – попросила Ирен.
– Она была у него слева, над сердцем. Странно, что он решил наколоть ее именно там.
– Свежая? – осведомился Годфри.
Доктор склонил белую как снег голову. Под редеющими волосами проглядывали старческие пятна, усыпавшие, словно крошечные песчинки, его лицо и ладони.
– Сомневаюсь. Свежая татуировка яркая, а та совсем потускнела и почти слилась с кожей. Признаться, татуировка на теле человека, занимающего столь высокое положение в обществе, сама по себе поразительна!