Авантюристы
Шрифт:
Вот они на площадке лестницы, перед дверью. Дверь отворяется, и они вступают в прихожую, в которой тоже сидят солдаты на коннике. Дверь в следующую комнату растворена, и там виднеются столы, за которыми сидят приказные и пишут.
Конвойные ввели фон Вульфа в эту комнату. Тот солдат, что был с сумкой, снял с себя эту сумку, достал из нее засаленную книжку и подал сидевшему за первым столом приказному. Приказный, взяв со стола табакерку, стукнул пальцем по ее крышке, достал щепоть табаку и, медленно втягивая эту канцелярскую амврозию в обе ноздри, пристально посмотрел на Вульфа,
— Не угодно ли, государь мой, присесть вон там.
И показал на стул, стоявший у стены. Вульф сел. Приказные перестали писать и взглядывали на него, как бы желая угадать, что он за человек.
— Квиток, ваше благородие, пожалуйте, — выпалил вдруг солдат, что был с сумкой.
— Квиток? — спросил приказный, вынимая перо из-за уха.
— Так точно-с, ваше благородие.
— Сейчас, братец.
И, расписавшись в книжке, подал ее солдату. — Вот тебе и квиток.
— Счастливо оставаться, ваше благородие.
Оба солдата сделали налево кругом и, стуча в такт сапогами, вышли.
Приказный, расписавшийся в получении пакета от солдата, взял вынутую из пакета бумагу, встал из-за стола и, оправив фалды камзола, на цыпочках подошел к двери, которая вела в судейскую и председательскую камеры. У этой двери стояли часовые с ружьями. Часовые пропустили приказного, и он скрылся за дверью.
"Там, — с тревогой думал про себя Вульф, — там оно…"
Но он сам себе не мог представить, что такое это оно… Приказный снова появился, но уже без бумаги.
— Пожалуйте, господин барон.
Фон Вульф машинально встал со стула и, как автомат, вошел туда, куда ему указывали. Вступив в большую светлую комнату, он увидел длинный стол, покрытый черным сукном, и несколько человек, сидевших за этим столом. На стене два больших портрета во весь рост: Екатерины II и Петра I.
На председательском месте сидел мужчина лет за пятьдесят, с живыми, блестящими, несколько холодными глазами. Несколько взбитый, сильно напудренный парик придавал его свежему лицу почти юношескую моложавость.
Это был московский главнокомандующий Петр Дмитриевич Еропкин, усмиритель московского мятежа во время чумы.
Он окинул Вульфа беглым взглядом и спросил:
— Кто вы такой?
— Ротмистр венгерского гусарского полка барон фон Вульф, ваше превосходительство.
— Господин секретарь! Снимите с подсудимого допрос по пунктам, по содержанию рапорта московского губернатора и согласно показаниям доносителя, — сказал Еропкин через стол господину, сидевшему на другом, конце этого стола перед кипами бумаг.
Секретарь, сухой старик, словно сова глядевший через огромные круглые очки, поклонился и вскинул свои совиные глаза на Вульфа.
— Где и когда вы родились? — спросил он.
— Родился я в Голландии, в городе Амстердаме, в 1753 году, — отвечал допрашиваемый.
— Скажите, кто был ваш родитель и когда и какие обстоятельства привели вас в Россию?
— Отец мой, экипаж-мейстер и вице-адмирал голландской службы барон Иоганн фон Вульф, и ныне жив. В малолетстве моем он послал меня в Цесарию для наук, и жил я в Вене, и записан был кадетом, где и дослужился до капитана. В 1777 году я, по прошению, отставлен был от службы, а в 1778 году поехал в Пруссию и записался в службу. Через год, по прошению же, отставлен от службы с чином майора.
— А патенты на эти чины имеете?
— Имею, они находятся при деле в нижнем надворном суде.
— Чем в занимались после отставки?
— Вояжировал по разным странам.
— А потом?
— А потом приехал в Россию.
— В котором году?
— В 1782 году.
— Зачем вы приехали в Россию?
— Чтоб определиться в военную службу.
— И определились? Когда?
— Сперва я жил в Петербурге и в Москве, чтоб поучиться русскому языку. Жил и в других городах. В Херсоне, потом через двух знакомых венгерского гусарского полка офицеров, Данилова и Милашевича, определился в тот венгерский полк ротмистром. Спустя же две недели командир полка князь Любомирский отпустил меня, для моих нужд, в Москву на шесть месяцев. За неокончанием своих дел в срок я отпуск просрочил, а в это время на меня подал жалобу генерал-майор Ляпунов в том, что я побил его людей. Губернатор, генерал-майор Архаров, потребовал мой паспорт и, найдя оный просроченным, приказал задержать меня и как праздношатающегося отослал под караулом в военную контору, в которой я числился под стражей четыре месяца, и в это время производилось обо мне следствие, и жил я дома под присмотром. Потом из-под присмотра уехал в Петербург, чтобы получить из военной коллегии отставку.
В Петербурге наведался я в канцелярию князя Потемкина, что по спискам я неведомо почему в службе не числюсь. Поживя в Петербурге несколько недель, приехал обратно в Москву, явился в военную контору, из которой меня отослали в губернское правление к следствию, что я будто бы самозванно именую себя ротмистром венгерского гусарского полка. Следствие это и ныне производится в нижнем надворном суде, который меня тогда же освободил на расписку, и я жил все время в Москве.
— А какой это на вас орден? — заинтересовался Еропкин.
— Орден "de la Providince", ваше высокопревосходительство.
— А кто его вам пожаловал?
— Владетельный граф резиденции Нассау — Саарбрюке Мондфорт, с которым я был лично знаком. Орден мне был прислан уже сюда с нарочным курьером.
— А диплом на оный имеете?
— Имею, ваше высокопревосходительство; он находится при деле в надворном суде.
— Хорошо, государь мой… Господин секретарь! Продолжайте ваш допрос по пунктам.
Совиные глаза секретаря перенеслись с Еропкина опять на Вульфа.
— На какие средства вы проживали в России? — спросил он.
— На собственные: я привез с собой до ста восьмидесяти тысяч рублей; но большую часть из них прожил раздачей разным людям на вексели за указные проценты и неполучением обратно; некоторую сумму проиграл в карты, притом купил себе дом здесь, в Москве. Ныне же осталось у меня тысяч с пятнадцать, из коих должен мне иностранный купец Карл Штрем тринадцать тысяч, а прочие по мелочам.
— А какой это 5 апреля у вас был случай в надворном суде?