Авантюристы
Шрифт:
— Ну, будет Вам, сударь мой, прохлаждаться, — без укора сказал Терентий, заглядывая в тарелку к барину. — Что Вы тут как сыч в дупле сидите?
— Друг сердечный, таракан запечный, пора дело делать, Серьожа, — бодро посверкивая новыми стеклами, почти чисто выговорил Заубер и осторожно хлопнул Нарышкина по плечу. Сергей оторвался от тарелки и прищурился, глядя на компанейцев.
— А вы неплохо снюхались, как я погляжу!
— Хватит телепкаться, — улыбнулся Иоганн Карлович. — Надо немного мыслить.
Как говорят в Россия: одна голова хорошо, а два лучше.
— Ну, моя-то сейчас вряд ли что сообразит, — Нарышкин отхлебнул «ишкембе чорбасы». — Извольте видеть: поправляюсь… после вчерашнего… и вообще, мне кажется, я не достоин искать реликвии. Что я вам Перцифаль какой-нибудь? Обычный отставной поручик, плевка жалко… В бабах, вот, запутался… К тому же, соблаговолите заметить, — пьющий человек…
— Через фюнф минут — на улица, — безапелляционно объявил Заубер.
Когда попали в старый город, солнце уже выкатывалось из-за крыш. Стамбул наполнялся разноголосьем, шумом и суетой, чтобы потом, после знойного дня, усталым и довольным отвалиться на мягкие подушки диванов и вновь предаться сладкой лени вечернего спокойствия. Открывались всевозможные мелкие лавчонки, кондитерские подслащивали утренний воздух медом и корицей. Груженые товаром ослики покорно семенили на рынок, а разносчики уже во всю галдели, предлагая всем желающим жареные каштаны, напитки и лакомства. Кричали чайки, стайки турчанок в разноцветных чадрах, словно бабочки в коконах, неторопливо вились по мощеной дороге по направлению к базару, скользя мимо высоких резных городских оград, мимо домов, увитых плющом и виноградом, мимо особняков, прячущихся среди деревьев, чьи раскидистые кроны бросали густую тень на пыльные каменные мостовые. Слышно было, как загорелый усатый точильщик с тележкой, переходя от улицы к улице, громким голосом оповещал горожан о своих услугах.
Чумазые чистильщики обуви уже расположились на своих скамеечках, ожидая прохожих. Жители города наполняли кофейни, в которых дымились и позвякивали на серебряных подносах миниатюрные тюльпановые чашечки, а гостей угощали анисовой ракы, долмой, халвой и лукумом. Мужчины в фесках, развалясь на плетеных стульях, чинно потягивали свои напитки или склонялись над нардами…
— И все же надо попробывайт, я уже переводить манускрипт, — втягивая ароматы свежесваренного кофе, говорил Заубер. — Это есть византийский стих. В нем находиться отгадка! Я запомнить его наизусть!
Иоганн Карлович приостановился и, щурясь на солнце, принялся нараспев читать древние вирши. Если отбросить произношение, с которым Заубер с помощью Терентия пытался бороться, то стихи звучали так:
Они в стальных доспехах, в чешуе кольчужной, Пропахшие вином и луком, конским потом. С крестами на груди, но не с крестами в сердце, И угрожают нам своим оружьем. Они как варвары Дары Святые не приемлют, Для них они — добыча в жаркой битве, да и только, Которую, схватив нечистыми руками, Кладут в мешок и зарывают в землю. И это лучшее, быть может, что осталось Сокровищам Святых Реликвий Византии. Они возьмут и станут пить из кубка, В котором кровь Его по капле собиралась, Хмельную брагу, и своим блудницам Прикроют наготу покровами Пречистой. Погрязших в ереси и блуде иерархов Венчать венцом терновым дерзко станут, Но под шипы подкладывая войлок, Чтоб боль им враз не исказила лица И обнажила сущность их стремлений Все изничтожить и креста частицы Пустить в своем безумстве на лучины, Склоняя перед дьяволом колени. А если копие им достается в руки, То реки крови христиан прольются, И тьма египетская сменит свет небесный, Жизнь человека обрекая мукам. Так скрой же Истину Живую от позора, От разграбленья спрячь, укрой надежно. Пусть варвары потешатся обманом — Не будет в этом верному укора. Когда ж минуют времена лихие И в алтарях опять зажгутся свечи, И светлые затеплятся молитвы, Верни на место все Дары Святые. Для этого спустись во мрак на западе от скачек, Там тысяча и дерево одно стоят на кронах друг у друга; В срединной роще, как войдешь, сочти деревья От крайнего по восемь влево, вправо, На этом поле, сам с собой играя, На третий ряд бойцов своих сдвигая. И если конница противника к царю поскачет дважды, Ее слоном ты грозно должен встретить. Свети свечой: в том месте будет рыба, Под ней сокровища ты обретешь однажды.— Ну и где находятся эти тысяча и одно дерево, да еще и на кронах друг у друга? Околесица какая-то. И что значит «конница к царю поскачет дважды»? Белиберда! Чистая надуванция. Может быть, ты неверно перевел? — возмутился Гроза морей.
— О-о найн! — с оттенком трагизма воскликнул Заубер, будто обманутый муж в немецкой опере. — Мне казаться, я все правильно понимайт, я тут весь день ломаль над этим свой голова… и сломаль!
Иоганн Карлович патетически ткнул перстом в гущу пыльных черепичных крыш. — Там, на западе от скакачка, вы понимать?
Он не очень убедительно изобразил жокея, причмокнув губами и ударив себя по ляжке воображаемым хлыстом.
— Биржа извозчиков? Контора дилижансов? Ипподром! — догадался, наконец, Нарышкин.
— О да, это место называться «гипподром». На западе от него находится цистерна Филоксена! — немец радостно, как младенец, заулыбался.
— Я понял, — сообщил Гроза морей, — но… как всегда ничего не понял.
— О, это есть проще парной репа, — поспешил объяснить Заубер.
— Всецело доверяю твоему чутью, герр Мюллер, — отреагировал на его радость Нарышкин, поспешно давая понять, что никакие объяснения не принимаются.
— Не хватало еще, чтобы я целый день «голова ломаль», — буркнул он в сторону.
Нужное место действительно находилось неподалеку от ипподрома. Нарышкин запрокинул голову, оглядывая грандиозное сооружение, печально известное трагическими события восстания «Ника», когда по приказу Юстиниана здесь было перебито тридцать тысяч недовольных правлением императора жителей Константинополя. Однако факт сей был скрыт для отставного поручика под спудом времени и библиотечной пыли, а посему Сергей сказал просто: «Эх, ма!». А потом добавил веское «да-а!». Этими возгласами его комплименты архитекторам, равно как и скорбь по поводу Юстиниановых бесчинств, ограничились.
У входа в катакомбы, очевидно, велись какие-то строительные работы — тут и там были навалены груды пиленого мрамора, плинфы и жженого кирпича, однако ни каменотесов, ни работников с тачками нигде не было видно. Из какой-то норы вылез толстый полусонный сторож, похожий на хомяка-переростка. Заубер сказал ему несколько слов и предъявил некую бумагу, от которой страж подземелья отшатнулся, как черт от ладана. Он согнулся в поклоне, бормоча приветствия и извинения.
— Отарафа гидин, — сторож указал на ведущие вниз ступени.
— Что это Вы ему показали? — поинтересовался Нарышкин, когда, вооружившись припасенными масляными фонарями, все трое стали спускаться вниз. Заубер молча сунул Сергею небольшой лист плотного сложенного вдвое картона, оказавшийся ничем иным, как приглашением на ужин в ресторане «Волжский откос». Украшенное имперскими двуглавыми орлами и вензелями, оно произвело на сторожа неизгладимое впечатление.
— Случайно в карман положить и забывать, — оправдывался Заубер.
— Ну-уж, Иоганн, это как-то даже… а если откроется, что все это фикция?
— Я уже быть здесь вчера, — ответил Заубер, старательно наблюдая за пятном света, скользившим по стенам. — И представляться как инженер-консультант, представитель фирмы «Мюллер и Мюллер». Турки отшень уважать все немецкие инженеры…
— И этот человек называл меня авантюристом, — усмехнулся Гроза морей. — А почему никого не видно?
— Сегодня здесь нет работа, — сказал Иоганн Карлович, поднимая фонарь повыше. — Нет работа, значит нет хороший освещений. Ничего. Все что нам надо, мы увидеть и так.