Авантюристы
Шрифт:
Пока команда дремала, разморенная солнцем, а фелука проворно летела к своей цели, к Катерине, щеря редкие зубы, попытался подкатиться слюнявый и вертлявый Карадуман. Катя изловчилась и пнула похотливого турка в причинное место. От боли тот завопил на все Черное море, проснулся Бурхан и добавил Карадуману «на орехи». Предводитель отвесил сластолюбцу хорошую затрещину и разразился бранью. Катерина была удивлена, когда в потоке ругательств смогла различить знакомые выражения. Несколько раз она услышала слово «СЕРАЛЬ».
«Точно, он самый и есть, — с ненавистью подумала она, глядя на съёжившегося Карадумана. — Ох, горюшко горькое, вот ведь — занесла судьбинушка….», — Катя потихоньку заплакала.
Слегка отвлекшись, стоит сказать, что во времена, о которых идет речь в нашем повествовании, поставка девушек в гарем как промысел переживала период окончательного упадка. Повернувшаяся лицом к Западу и смотревшая ему «в рот» Порта, старалась перенимать у европейцев так называемые «прогрессивные обычаи». Рынка рабов в Стамбуле давно уже не существовало. Небольшие вливания живого товара в гаремы проходили как коммерческие сделки, причем с добровольного согласия обеих сторон, а потому такой поступок, как умыкание свободной девушки и превращение её в наложницу, мог быть строго наказан.
Однако из любого правила есть свои исключения. Команда, руководил которой Бурхан, занималась небольшими частными заказами стамбульских сластолюбцев. За такие дела, узнай об этом власти, по бритой голове не погладили бы, но занятие, несмотря на то, что постепенно хирело, продолжало худо-бедно кормить пёстрый сброд на борту фелуки.
Всё бы ничего, но в данном случае Бурхан понял, что просчитался, захватив эту светловолосую тигрицу. Невольница вела себя не по правилам. Ни малейших признаков покорности не подавала, и подступиться к ней было попросту опасно. Выглядела она по меркам рынка неважно. Под глазами у девушки появились темные круги, растрепанные и спутанные волосы красы, казалось, тоже не прибавили. Не могло быть и речи о том, чтобы при таком положении дел получить выгодный барыш. Так и случилось. Уже под покровом темноты судно пришвартовалось в одной из многочисленных гаваней Стамбула, затем все ещё связанную Катерину с опаской погрузили в крытую повозку и повезли в условленное место. По дороге девушка, которой неосмотрительно позволили размять конечности, изловчившись, едва не откусила нос Атмадже и до крови расцарапала лицо Айчобану. Когда прибыли на место, окончательно расстроенный Бурхан был вынужден сбыть вновь связанную Катерину по дешевке. Хитрый купец-перекупщик обвел-таки наивного пирата вокруг пальца, заплатив едва ли четверть обычной цены за белую рабыню. Пряча тощий кисет с монетами, Бурхан был мрачен, как туча. Садясь в повозку, в которой подвывал Айчобан и хлюпал носом Атмаджа, он подумал, что, пожалуй, стоит оставить опасное ремесло более удачливым людям и заняться чем-то менее хлопотным. Например, охотой на акул в Средиземном море. Суп из их плавников, что умеют готовить повара в ресторанах Перы, говорят, просто обожают эти чудаковатые иностранцы-гяуры.
Бедолага Бурхан был не ахти каким докой в женской психологии. Да и есть ли знатоки её? Очень хотелось бы взглянуть на человека, объявившего себя таковым. Как бы то ни было, но в доме у купца Катерину, которая непостижимым образом стала вдруг «шелковой», отмыли, нарумянили, на столик перед ней поставили таких яств, что оголодавшая Катя не смогла устоять. Подумала и стала кушать.
Служанки переодели девушку в восточный наряд, и зашедший на женскую половину хозяин дома зацокал языком, смекнув, что не прогадал.
— Гёркем, ихтизам… гёркем — великолепно, — сладко причмокивая, лопотал удовлетворенный работорговец, удаляясь.
Уже через два дня он удачно продал Катерину члену султанского дивана кадиаскеру Кылыч-эфенди, который покупал забаву для своего избалованного сынка Таркана.
Катерину поселили в харемлике вместе с женами и наложницами Кылыч-эфенди, но все знали, что новая рабыня предназначается старшему сыну и наследнику бея.
Вечером в комнату к девушке проникла кухонная служанка — пожилая турчанка, на деле оказавшаяся уроженкой Малороссии. Гюзель, которую прежде звали Галиной, рассказала, что её еще в детстве украли цыгане, вывезли в Бессарабию, оттуда переправили за Дунай, а там уже и в саму Турцию.
— Ты ж моя детонька, — сокрушалась Галина, слушая рассказ Катерины.
— О, це ж дьяволы! У тоби чоловик був? Ни? Жоних? Шукае тоби? Це добре, тильки зря… Зараз отдадуть тоби Туркану. Он парубок швыдкий, тильки заполошный трохи… Ой, доля, доля…
Слушая рассказ Гюзель-Галины о житье-бытье в гареме и приглядываясь к местным порядкам, Катя сделала для себя неожиданный вывод, что на самом деле в доме, казалось бы, патриархальных турок всем заправляли бабы. Вернее, самые проворные из них. Так, например, у Кылыч-эфенди верховодила молодая ещё черкешенка Мадина. Дочь Кавказа два года назад попала к кадиаскеру, сумела стать любимой женой и теперь вила из старика веревки. Единственно, кому еще потакал бей, так это сыну от старшей жены, но это пока Мадина не произведет на свет мальчишку. В прошлом году у нее родилась дочка, однако поговаривали, что Мадина своего добьется. Недаром любимая жена хозяина каждый месяц совершала паломничества к святым мавзолеям, а в дороге всякое может случиться… И всякий тоже…
Быстро усвоив обычаи, Катерина смиренно, на первый взгляд, принялась ждать, чувствуя на себе неприязненные взгляды всей женской половины гарема.
Исключение составляла только Галина, с которой удавалось иногда размолвить словечко. Мадина, явившаяся из своих отдельных покоев с одной лишь целью — увидеть новую наложницу, окинула Катю с ног до головы презрительным взглядом, заскрежетала зубами и удалилась, намеренно опрокинув по пути цветочную вазу.
— Це ж змеища! — оценила выходку Галина. — Зарежет зараз як того барана. Почикай, вона ж сама на сынка глаз положила.
— Не зарежет, мы еще поглядим, чья возьмёт, — вскинулась Катерина. — За мной придут, — с уверенностью добавила она. — Серёжа, сокол мой ясный, меня, поди, уж обыскался!
Таркан явился к своей новой наложнице на следующую ночь. Был он, как водится у турок, брит налысо, черноглаз, вертляв и тонок станом, словно девица. Стрюк да и только. На Катерину, привыкшую к изрядной стати Нарышкина, её новый «господин» не произвел должного впечатления. Более того, на юношу, ожидавшего встретить томную негу северной красавицы, обрушился настоящий ураган хотя и маленьких, но ощутимо лупящих в цель кулачков. От такой неожиданности в гордо выпиравшем естестве юного любовника произошли значительные перемены. Таркан насилу вырвался и с позором, поддерживая штаны, ринулся прочь из опочивальни. Дом огласили его крики.
После этого случая Катерину какое-то время не трогали. Таркан с исцарапанным лицом выглядел весьма плачевно. Утром он имел с отцом серьёзный разговор, после чего уехал поправляться на воды в Бюйюдере, где Кылыч-эфенди имел свой загородный дом.
Галина-Гюзель рассказала, что наследник наотрез отказался принимать отцовский подарок, и чересчур разборчивую рабыню решено было отдать в служанки Мадине, тем более что та сама настойчиво намекнула об этом хозяину.
Катя быстро сообразила, что такой оборот дела ей совсем не на руку. Презлющая черкешенка выказала явное желание сжить девушку со света.
Катерина тайком всплакнула, после чего упрямо вздернула подбородок.
«Ничего, подстилка турецкая, ты у меня сама ещё попляшешь», — мысленно пообещала она.
Случай выяснить отношения представился совсем скоро.
После пятничной молитвы младшая жена кадиаскера предавалась кейфу в отдохновенной тени садовой беседки, вокруг нее роем расположились служанки.
Когда по вызову Мадины Катя была вынуждена явиться в беседку, черкешенка, не поднимаясь с подушек, что-то зло сказала ей по-турецки.