Авантюры Прантиша Вырвича, школяра и шпика
Шрифт:
Между тем алхимик вперился в своего нового господина мрачным пронзительным взглядом. Молчание затянулось, как варшавский сейм. Его нарушил Бутримус.
– Ну?
Прантиш растерялся.
– Что собирается делать мой господин? Здесь ночевать, или как? Пан Прантиш, матерь Божья… Только безмозглого мальчишки мне не хватало во владельцы.
Голос звездочета даже скрипел от презрения. Вырвич обиделся. В конце концов это не его только что продали как лапотного мужика, а спесивого доктора. Нужно показать ему, кто на каком шестке будет ночевать!
– Куда прикажу, Бутримус, туда и пойдем… В ближайшую корчму, например.
– Было бы кстати, чтоб вы называли меня доктором, – мрачно промолвил слуга Прантиша. – Докторского звания меня никто не лишал, так же, как Платон не перестал быть философом, когда его тоже продали в рабство. – Помолчал, неохотно продолжил: – Корчма – это неплохо. Последний
Прантиш озадаченно хмыкнул. Действительно, денег нет. А пан обязан заботиться о своих слугах. Какое уважение к пану-голодранцу, который и себе куска хлеба не купит? Правда, сейчас Прантиш был богаче своего батяни на целого слугу! У пана Данилы Вырвича ни одного холопа не осталось, если не считать старой Агаты, все спустил на шинок.
– А у вас… у тебя есть деньги?
Доктор ошпарил юношу взглядом.
– Если бы у меня были деньги, меня бы здесь не было. Ну что же, двинем в корчму.
И побрел в сторону Воложина, как черный аист с перебитым крылом, не обращая внимания на школяра. Прантиш растерялся. А что, если доктор набросится, бумагу о купле отберет, порвет, убежит? Тощий, но жилистый и злой, как борзая. Прантиш так бы и сделал на его месте. Ясно, что холопское положение этому типусу внове.
Но школяр – это вам не жирный карась, которого запросто можно неводом хапнуть. Главное, не напугать этого… Бутримуса. Дойти с ним до людного места. А там – перепродать хоть кому. Он же ученый, лечить, видимо, умеет, звезды читать… И Прантиш бодро догнал своего слугу, который флегматично разбрызгивал ногами осеннюю жижу.
– Пан Агалинский говорил, ты золото делать умеешь. Это ты его обманывал, видимо? Наш профессор Кумоцкий говорил, что это байки да мошенничество, в действительности никому не удавалось создать ни крупинки искусственного золота!
Доктор одарил школяра еще одним острым презрительным взглядом, хоть вместо гвоздя в стену вбей, приостановился, пошарил в тайных карманах своего балахона и достал маленькую стеклянную бутылочку, не больше мизинца.
Прантиш жадно всмотрелся… В бутылочке темнело что-то похожее на черный уголь. Доктор потряс содержимое, и школяр заметил в черном золотые искорки. Если это золото, то за него и булки не дадут… Губы Бутримуса искривила горькая улыбка.
– Да, судьба зло шутит над теми, кто отдается гордыне ума и считает, что ему под силу взнуздать стихии, созданные Богом… В этом мизерном сосуде, юноша, десять лет моей жалкой жизни, все мое родовое имущество и, наконец, мои достоинство и воля… Щепотка золота, смешанного с пеплом… Я действительно стою не больше шелега.
Сверху посыпались мелкие, как прозрачные маковые зерна, капли дождя. Бутримус спрятал бутылочку в карман и двинулся дальше, и летел за ним осенний ветер, как местечковый недоросль за юродивым, и дразнился прозрачным языком и дергал за полу… А Прантиш подумал про то, о чем всегда думает уверенная в себе сильная молодость, встретив чье-то взрослое разочарование: «Я никогда таким не стану. Со мною ничего подобного не случится».
Слова из алхимика приходилось вытягивать как мед из колоды – с осторожностью, решительно и с риском быть ужаленным.
Бутрим Лёдник был сыном полоцкого скорняка. Тот имел маленькую мастерскую по выделке шкур и большие надежды на расширение дела. Но единственный сын, который получил звучное имя Балтромей, отца сильно разочаровал, так как от вони сырых шкур весь покрывался болячками и обмирал, как барышня после десяти мазурок. Единственное, на что был способен – смешивать разные соли и жидкости… Но скорняка из него не вышло бы никогда, хоть с самого всю кожу сдерни. Недотепу пришлось отдать в ученики к чудаковатому владельцу книжной лавки и переплетной мастерской купцу Ивану Реничу. Добрейший человек, только странный: идет улицей, в книгу нос уткнув, ночами в трубу на звезды смотрит, ящериц и других тварей в банках со спиртом держит, да еще глаз все время дергается, будто на него невидимая муха садится. Одно слово – некому рассудка прибавить, потому как с маленькой дочкой остался, так новую женщину в дом и не впустил. Жена от чудака самым бесчестным образом с заезжим уланом сбежала. Так Ренич, вместо того, чтобы в суд подать на блудницу, да чтобы за волосы домой притащили, за прелюбодеяние по закону отвечать заставили – только слезу утер да отмахнулся от предложений: пусть, мол, живет госпожа Ренич как хочет, как ей счастливей. А еще подозрительно, что с евреями дружит, с аптекарем Лейбой сколько вечеров за учеными разговорами провели! Говорит – все мы Божьи существа, всем Господь одну землю дал, в одном городе поселил, на один рынок ходим – и нечего нам делить, когда враги нашу землю поделить мечтают. Не иначе – каббалист и чернокнижник.
Вот здесь, среди тяжеленных фолиантов и уютных томиков ин-кварто, псалтырей с золотыми буквицами и философских трактатов с загадочными рисунками, Бутрим себя и нашел, до книжной науки оказался очень сообразительным, и в создании чернил разных… Трактат Теофила «О разнообразных искусствах» выучил он наизусть лет в двенадцать, и умел составить краску «посх» первого и второго рода, и краску виридоновую, и аурипигмент… Изучил также «чем владеют греки в отношении разных красок и смесей, что знают в Тоскане о финифти и разных видах чернения и чем выделяются арабы в своих кованых, литейных либо чеканных изделиях, каким разнообразием сосудов, гемм, резной кости с золотом и серебром знаменита Италия, как любят во Франции разные украшения в окнах и насколько в чести утонченные работы из золота, серебра, меди, железа, дерева и камня в Германии». А аптекарь Лейба научил его разбираться в зельях и микстурах, составлять тинктуры, рассказал о соотношении в организме жидкостей, иначе – гуморов, а именно крови, желтой желчи, черной желчи и слизи, а еще научил латыни и древнееврейскому…
Иван Ренич способности парнишки заметил, сердцем к нему привязался, теперь было ему с кем вместе на звезды смотреть и заспиртованных ящериц изучать. Бутрим усвоил все переплетные приемы и мог работать теперь на хозяина. Но жажду знаний Ренич считал главным достоинством человека, поэтому выделил деньги на обучение юного Бутрима, а кое-что прибавил и аптекарь Лейба. Пришлось скорняку смириться с тем, что сын пойдет по ученой части. Закончил Лёдник Полоцкий коллегиум, получая на каждом курсе золотую медаль, потом отправился в университет в Праге, закончил там факультет искусств, изучая семь свободных наук и царицу наук – философию, потом перебрался в Лейпциг, поступил на медицинский факультет… Новые и новые знания пьянили сильнее вина. Обрел докторскую цепь на грудь, но более, чем богоугодное лекарское дело, захватили его науки тайные. И прежде всего – алхимия. Найти философский камень! Какая высокая цель жизни! А что, даже другой полочанин, славный Франциск, сын Скорины, несколько лет жизни на обретение того камня угробил, перед тем как начал книги печатать. Год за годом Бутрим приближался к разгадке… Путешествовал, знакомился со знаменитыми мыслителями и алхимиками, видел такое, что земному глазу видеть не должно. И на войне пришлось побывать, и чуму встретить, из плена убегать, и во дворцах красоваться. Даже к бешеному Мартину Радзивиллу попал, который чернокнижием занялся и к себе всех знатоков тайных наук созывал… И едва уцелел, ибо утомленный красотой многочисленных «кадеток» князь чего-то неземного захотел. И чего-то забрал в голову, а скорее натрепал ему от зависти кто-то из ученых коллег, что молодой Лёдник может вызвать для панского утешения Сильфиду, воздушного духа красоты необычайной, который одарит земного любовника способностью летать и язык птичий понимать… Вот только не желает Балтромей признаться в этом своем умении, чтобы единолично прелестями духов воздушных пользоваться. Так что когда не менее бешеный брат Мартина Героним Радзивилл, по прозвищу Жестокий, вместе со вторым братом, гетманом Михалом Радзивиллом, и племянником Каролем взяли штурмом Мартинов замок, а ученую шайку разогнали, Бутримус воспринял это как спасение, потому что хозяин всерьез намеревался пустить упрямого алхимика на ингридиенты для опытов.
Пока муж ученый по миру бродил, и молодость прошла, и родителей черная оспа забрала – толку-то, что сын на лекаря выучился. Но не было времени горевать. Алхимик засел в родительском опустелом доме и начал Великое Действо – добывать философский камень… На редкие составляющие ухайдакал и свои и родительские деньги. Дом и мастерская пошли в залог. Но этого не хватило. А тайный процесс был уже на той стадии, когда нельзя отойти от пылающего тигля, когда нельзя прерывать дело. Бутрим постепенно прекратил лечить даже самых богатых клиентов. И наконец заложил одному из них – пану Агалинскому – последнее, что имел: себя самого, пообещав, что вот-вот сумеет превращать железо и олово в самое чистое на свете золото, и тогда расплатится сполна. А иначе будет служить ему до гроба.
Агалинский ждал целый год. Наконец, золото сверкнуло в углях тигля… Но когда пан осознал, сколько будет стоить одна монета из такого искусственного золота, и сколько лет нужно собирать на нее блестящий металл – разъярился и затребовал долг. И Лёдник перестал быть вольным человеком.
В ужасе Бутрим оглянулся на свою судьбу… И понял, что это – Божья кара. Он дал себе слово, что больше никогда не пойдет против Божьего промысла, не станет не только заниматься алхимией, но даже и составлять гороскопы, навсегда отречется от колдовства и гадания.