Август и все его камни
Шрифт:
– Зачем ты про нее спросил?
– Про кого?
– Про девчонку из леса.
– А, это.. просто интересно стало, что за важная панночка такая. Не в лесу же она живет, правда? К кому-то в гости, и здесь ее бабушка значит или еще какая родня. А дед ни черта не знает. – Август закрыл открывшийся было рот, не решаясь выпалить остальные возражения; так вопрос о том, почему мелкий взял роль в потере гуся на себя, остался нерешенным. Почему он сказал так? Ведь птицу он вернул, и они даже успели все приготовить к возвращению деда… А.
Мелкий решил, что если всплывет, кто именно зарубил и выпотрошил птицу, похода с дедом старшему не видать. Но Август и так налажал с Тимуркиной шкурой. Вечер был слишком долгим, чтобы он смог по-настоящему разозлиться.
Они помыли посуду, разбавив воду из чайника до теплой, вместо мыла использовав золу. Август слышал, что темный налет, остающийся после такой процедуры на белой посуде, можно счистить содой, но слишком устал, чтобы проверять это сегодня, так что отправил брата чистить зубы, а сам пошел с фонарем проверять, все ли заперты сараи. Брат поймал его на обратном пути уже в гараже, через который пролегал путь в птичий двор; напуганный мелкий вцепился в него и прошептал: – Он заперся.
Август накинул свой бушлат на мелкого, который выскочил в остывающий воздух в футболке, и поднялся по крыльцу. Окна были темны. Он втопил кнопку дверного звонка, потом заколотил в дверь кулаками; без толку. Пес зазвенел цепью, выбравшись из будки.
В летней кухне, стоявшей отдельным зданием, хоть и была печь, но она давно не прочищалась и использовалась лишь как подставка под всякий хлам, который никогда не выкидывали, а ждали дня, когда же старая клеенка и ржавая пила пригодятся. Если же всю ночь жечь плиту, к утру за пустой баллон дед их удавит. Август подумал было постучаться к соседям, но содрогнулся от унизительной картины, которой ему было бы не избежать – снять куртку и оказаться в штопаной растянутой майке, в подвязанных шнурком дедовых старых штанах.
Да и дует от окна.
Он подошел вплотную к окну, что выходило в зеленую гостиную, продрался через лозы винограда – голые, полные ломкой, не убранной с осени листвы ветви – и направил фонарик внутрь, но получил лишь свое отражение на стекле. Тогда он погасил свет и, прижавшись вплотную к стеклу, вгляделся во тьму. Там, за двойной рамой, прослеживались черты здоровенной картины за стеклом, подвешенной у потолка с наклоном к смотрящему. До того как Август встретил знакомую репродукцию в учебнике истории, он наивно полагал, что старик, обнимающий царевича с пробитой головой, проклинает судьбу и молит врачей и церковников, которых художник не написал, о спасении несчастного. Толковый ведьмар мог бы спасти погибшего.
Реальность оказалась веселее: на картине, написанной много лет после самого события, запечатлен был слух, согласно которому Иван Грозный убил своего сына.
Хотя гостиная называлась зеленой, стены в ней были голыми, выбеленными, а дощатый пол покрыт тем оттенком коричневого, который получается смешением красной, желтой и синей краски – полбанки синей масляной оставалось с покраски ворот гаража, а остальное дед выкупил у каких-то соседей, что уже закончили перекрашивать скамейки. Не за деньги выкупил, а за крольчиху. Август помнил ошметки зеленых обоев с серебряными завитками, которые видно было только на солнце. Обои срывались легко, клей не пережил еще и зимы, и ему – тогда шестилетнему малышу – нравился звук, с которым бумага отходила от стены. Так они и работали вдвоем: дед на табуретке начинал, а Август закачивал сдирать обоину. Потом была известь, очень много извести, запах которой был вкуснее всех маминых душистых флакончиков, что велел отнести на свалку дед.
А потом он повесил эту картину, да так, что Август всегда обходил ее стороной – казалось, веревки не выдержат и обрушат толстое стекло на проходящего. Сейчас же, различив во тьме, что двери в комнату деда заперты, он краем глаза уловил чужеродное: под картиной на диване кольцом свернулся новенький, напяливший на себя огромный свитер из шкафа мамы. Возмущение вскипело в нем, захотелось вытряхнуть змея из нагло взятой чужой одежды. Он постучал по стеклу, потом еще раз. Пацан поднял голову и, найдя источник шума, ехидно выставил язык и оттянул веки к вискам.
Август отпрянул от окна и споткнулся об жестяную ограду вокруг корня лозы. Тимур, замерев на пороге кухни, позвал брата. Старший поспешил к нему, намеренно не поднимая глаз, чтобы ненароком не наткнуться ехидную морду вновь. Фонарь мазнул светом асфальтированный выезд, затем копьем прорезал мрак перед хозяином на заднем дворе, мимо пустующих кроличьих клеток, и вывел парня к крохотной бане. Пока мелкий выбирал крупные дрова Август откопал из снега горсть веток с кустов смородины, набрал в рукав стружки от поленьев, пообдирал кору: внутри, в крохотном предбаннике он скрючился перед печью и долго не мог высечь искру одеревеневшими пальцами. Наконец завернутая в старые газеты и вырванные листы из сборника травяных рецептов берестяная мелочь задымилась, а просохнув, загорелась, и он поспешил втиснуть над пламенем – ярким, но скорым – полено потоньше и прикрыл заслонку. Потом еще несколько раз повторял фокус с бумагой и ломкими ветками, пока полено наконец не занялось мягкими, вылизывающими всю деревяшку целиком языками пламени.
Он выпрямился и заглянул в баню: Тимур натащил из кухни курток, достал даже старую занавеску, на которой летом сушили яблоки, чтобы к холодам варить компот – ее он свернул кульком и приспособил под подушку. Август вышел наружу и прислушался: со стороны озера, с низины донеслась собачья брехня; как по цепочке, по каждому двору, приближаясь к ним, поднялась волна – каждый хоть сколько-нибудь уважающий себя пес вторил ругани соседа. Только их двор остался безмолвен; новый дедов пес молчал.
Братья заперлись изнутри на щеколду, сняли с печки пустой чан, в котором обычно грелась вода, и устроили узкий и длинный лежак на лаве. Улеглись вальтом и даже приоткрыли форточку – до того душно стало от накиданных в жерло печки яблоневых и акациевых дров.
Проснулся Август от холода. Было рано, еще темно, но какой-то ненормальный петух уже надрывался в хлеву: он накинул бушлат и поспешил отпереть сарай с курами. Выходя с птичьего двора в дверях он столкнулся с дедом и отступил, пропуская старика с ведром в руке. Тот в ответ молча отвел взгляд и понес корм свиньям.
5.
Металл рамы жег сквозь джинсы, но Тимур не жаловался: к багажнику были привязаны два нелепых портфеля, громадных, какие носят первоклашки. Утром он вылил остатки неудачного опыта: либо кристалл растворился от перегрева на подоконнике, либо его выкинул дед – вполне мог. Красивый камушек, отданный братом, потемнел и съежился в гладкую гальку.
Тимур сочинил эту неправдоподобную теорию, чтобы никого не обвинять, не создавать лишних проблем, когда их и так полон дом.
Ладонями в овечьих варежках он цеплялся за руль, следя за тем, чтобы локти были прижаты к туловищу и не мешали вести брату. Тот же держал руль покрасневшими на холоде пальцами, ладонями, обмотанными тряпками – Август забыл варежки и отказался принять братовы. У холма младший слез и они с велосипедом взобрались на вершину пешком, зато вниз помчались с ветерком; Тимур откинулся на плечо брата и, провожая взглядом тяжелое, только-только оторвавшееся от горизонта солнце, зевнул. Алый желток на краю земли растекался, и он представил, как хорошо сейчас там, на земле, от которой отрывается солнце. В теплом и светлом краю.