Август и все его камни

Катя Заяц

Бродячая свора, зимой, в пустых полях, когда даже полевки держатся ближе к людскому жилищу. Будто по команде псы повели носом и уставились на отропевшего гусака.

И понеслись.

Успев три раза проклясть деда, просрочившего лицензию на ружье, Август подхватил гуся и понесся к деревне. Позади слышно было лишь хриплое дыхание голодной матери и радостное тявканье щенят – этим оболтусам весело – но он не обманывался: псы, которых бросили хозяева и которые, как и эта стая, побирались по полям в поисках крыс или подстерегая в жатву хмельных от просыпанного зерна птиц, такие псы не боятся человека, нет, они его ненавидят и считают добычей. В боку закололо и, борясь с нестерпимым желанием упасть мордой в снег Август напомнил себе, что собака целит в горло и даже если дело обойдется укусом, дед не разорится на вакцину от бешенства – нет, он заварит ему чертову ромашку да заставит съесть ядовитого меда, того, что собирают с багульника. И ведро у изголовья поставит, чтоб не обблевал ковер.

Завидев стальные клинья забора он пообещал себе, что вернет брату украденное. Обязательно вернет, вот только добежит. Август подбежал к крытым шифером рядам дров и хотел было уже швырнуть псам притихшего гуся, чтобы выиграть время закрыть ворота, но тут навстречу своре выскочил волчонок, от которого щенки сразу попятились. Но Август не обманывался: мать голодной своры так просто не спугнешь, так что он пихнул добычу в руки калеке, что оторвался от чистки картофеля, и метнулcя в гараж за горелкой. Поболтал ей – немного керосина осталось – и выскочил на псов, поливая их огнем.

Волк увернулся от струи огня, да и псы не пострадали, но перепугались и умчались обратно в поля. Август, взмокший, потрепал волчонка по холке и запер за ними ворота. Во дворе у разрубочной колоды как раз с полуулыбкой занес топор над шеей прижатого гуся инвалид. Русые, неровно остриженные волосы, за которыми немощный обычно прятал лицо, взметнулись, обнажая белоснежную ухмылку.

Легко опустилось орудие: лезвие вошло ладно меж позвонков, ловко рассекая перья, кожу, мышцы и трахею. Яркий клюв распахнулся и Август заметил острый язычок, весь в пупырышках.

Калека отставил грязный топор и швырнул голову волчонку, который не бросился к добыче, но наоборот брезгливо отбежал, спрятавшись за ноги старшего. Август хотел было накричать на новенького, зачем он издевается, но отвлекся на змеиное скольжение пузырящейся горячей жидкостью белой шеи; он будто бы ждал, что шея сама извернется и примется в очередной раз чистить перышки.

Август скинул тушку в мятое ведро и побрел на кухню, где ошпарил кипятком тело. Когда он сел скоро выдирать мягкие перья, Август заметил странное пятно в глазу брата, севшего волком напротив и брезгливо сморщившего нос от запаха убитой птицы – обтерев о штаны руки Август раскрыл пошире веко и увидел дорожку лопнувших сосудов.

– Черт. Больно? – Август еле удержался от подзатыльника брату, который был неосторожен и поцарапал глаз; вместо этого положил ладонь на короткошерстную макушку.

– Опять блохастый будешь. Выгоню ведь, будешь на полу спать, – журя, он поскреб недавно вылеченную от себорейных бляшек кожу на волчьем затылке. Под ногти забралось несколько белых пластинок. Мелкий вывернулся из руки старшего и раздраженно начал сковыривать лапой чешуйки.

– Сам на полу будешь спать… – казалось, бурчит под нос волк. Август выщипал тушку и, сняв с плиты конфорку, включил газ и подпалил. Под пристальным взглядом инвалида, склонившегося с ножом над картофельными очистками, он занес тушку над столпом огня и спросил:

– Хочешь попробовать?

4.

Дед обсосал мясо с шейки и с причмокиванием сплюнул на стол пустой хрящ. Август, стараясь не касаться участков кожи из-под задравшейся футболки, подхватил инвалида и опустил его на стул. Сел сам, стараясь не смотреть, как пацан заваливается, не в силах удержать вертикальное положение корпуса. От возни калеки тряпка, которой были обернуты его нижние конечности, сползла и Август потерял аппетит. Он не был рад, обнаружив мерзкого змеенога дома, вернувшись из школы: они с Тимуром, значит, на велике по морозу из соседнего села, а дед, забрав инвалида, даже не подвез их! Не говоря уже о том, что Август с Тимуром точно знали – у них одна мать и один отец, и это чучело в инвалидном кресле к ним отношения не имеет. Оба их родителя были когда-то людьми, но на свадьбе дед выиграл соревнование по скрипке у другого ведьмаря и тот в отместку обернул жениха и невесту волками. Дед видел дочь с тех пор всего раз: когда скулящая волчица с раздутым животом залезла во дворе под лавку. Мартын Резов нашел свою дочь поутру, ища ту лисицу, что заставила пса, поскуливая, прятаться в будке.

Дед снял с мамы шкуру тогда, ведь у волков период вынашивания около двух месяцев, а у человека девять. Оставшиеся семь мама, – тогда трехлетний Август с трудом теперь вспоминал молчаливую женщину в свитере, съежившуюся у печи, – предпочитала общению словами жесты, она молча выносила Тимура и ушла, завернувшись в волчью шкуру.

Взболтав муть со дна тарелки, он решился начать издалека:

– Как сегодня прошло? – старик поднял глаза от супа и Август поджал пальцы в носках.

– Чего?

– Ну, как и обещали, деньгами заплатили?

– Аж два раза… Нет, полмешка соли дали да скотину эту, чтоб ей ночью икалось, – пес, отданный в оплату, деду сразу не понравился: крупный, похожий на волка, он упирался и норовил куснуть нового хозяина, когда тот приколачивал цепь к колышку у стылой будки. – Точно, Август, забери со двора.

– Мм.. а на Имагорит¹ есть заказы? – дед отложил ложку и потянулся за хлебом, когда мальчишки, держа тяжелый, будто камнями набитый белый мешок, каждый за уголок, дотащили его до кладовой, где и опустили возле двери.

– Дальше тащи, туда, вглубь его. Собираются наяд прикормить по обычаю, во второе воскресенье апреля, – Август, отослав брата, скрутил пустой верх мешка и потащил как девку за косу к комоду. Поставил соль так, чтоб мешала свободно открыть заветную дверцу, за которой пряталась дедова наливка в десятилитровой зеленой банке. – Тебе-то что?

– Можно с тобой? Я помогу, – он и не понял, как решился все выпалить. Вот он выходит из мрака кладовой под сияние лампочки и думает, что нельзя, не надо о таком просить и страшится представить реакцию, а вот его губы, немые и мертвые, выдают дикую затею сами по себе.

Дед окинул взглядом старшего внука, его раздавшиеся за лето плечи, размазал в кашу картофелину, и веселая искорка мелькнула в серых зрачках:

– Тебя-а-а? – он вдохнул водку одним глотком и, закусив чесноком, пригладил усы над верхней губой. В чарке осталась половина, – а сдюжишь? – Август кивнул. Дед недоверчиво хмыкнул и собрался было ответить, но его прервал собачий лай со двора.

– Заткнись, Декс! – Дед привстал и, взяв с подоконника фонарь, посветил в темноту через окно. Август даже не удивился кличке нового пса – она была неотличима от имени прежнего, которого пришлось увезти и бросить в полях, когда пес перестал вставать и стал гадить под себя в будке. Инвалид, навалившись на стол, с насмешливым интересом следил за развернувшейся сценой: старик, заметив во дворе волка, схватил нож, обтер полотенцем и сунул в руки опешившему Августу.