Август и все его камни
Шрифт:
А она и не знает, почему. Просто насмешница, вот кто я.
– Август, – Люба не любила это имя, ведь его дала не Варя, а ее отец. Варя все никак не могла определиться с именем, да еще эти хлопоты с срочной свадьбой, едва ребенок появился: родители жениха тянули до последнего в надежде на выкидыш. Но в августе уже никак было не отвертеться – малыш был вполне здоров и изматывал мать режимом сна, больше подошедшим бы коту. – Скажи-ка, ты знаешь, где сейчас твоя мать?
– Знаю, – к ее удивлению, подросток кивнул, – в лесу зайцев гоняет. Или нет.. – он запнулся, вспомнив отвращение Тимки к крови и сырому мясу, – просто в лесу.
Люба моргнула, живо заинтересовавшись: неужели старый пень рассказал все мальчишкам?
– Верно. А как так вышло тоже знаешь?
Август подозрительно прищурился, но ответил честно, как и всегда:
– На свадьбе дед с другим… – он не знал, знает ли тетя Люба про тайные занятия деда, так что поостерегся, – человеком поспорил, кто лучше на скрипке играет. И выиграл. Ну а…
– Я была на той свадьбе, – серые глаза Любы вспыхнули в предчувствии добычи. Август нахмурился и вдруг вспомнил эти глаза и это лицо, только юное, на черно-белой фотографии, где мама с отцом и гости, выстроенные на ступеньках загса, и все нарядные, – не было там никаких скрипачей.
– А?
Предательство похоже на дедовы руки, что кормят тебя, а потом сносят голову с плеч, чтобы освежевать и набить вымытые кишки твоим же мясом и подвесить коптиться колбасу. Ты бессилен перед ходом событий. Ты в загоне, ешь у хозяина с рук, покорен ему, выслуживаешься и не знаешь, что мясницкий нож всегда готов.
Чему тут удивляться, когда твой дед мясник? И ведьмар, к тому же. И там и там – работает со смертью, ее давний знакомец.
В голове еще звенели недавние обвинения, но оставив позади здание почты Август одернул себя: да кто она такая?! Она же насмешница, тетя Люба, поди и сейчас, выпроводив его, хохочет с коллегами над перепуганным мальчишкой! Нет, он не такой! Он не жертва! Больше ни разу к ней не зайду, пусть знает – я не щенок, я на такую блажь не поведусь!
В школе, выскользнув из раздевалки, он поднялся на второй этаж, перебирая в уме сцены, в которых он незаметно подкладывает красивый камень, обросший алым кристаллом, в портфель Вики Семенец. Физкультура? Нет, раздевалки слишком близко, его заметят. Обеденный перерыв? Возможно. Достаточно будет и просто перемены, он присядет рядом с ее партой, сделав вид, что завязывает шнурок…
Вика, ясноглазая и ангелоликая, была из тех девчонок, которые никому ничего не доказывают – не считают мнение других важным. Август помнил по младшим классам, что ее дружбы искали все, в игры ее звали первой, ей же всегда одалживали собственные сокровища – кто куклу, а кто и заветную коллекцию киндеров-бегемотиков. Плотное кольцо желающих обратить на себя внимание ангела, осанка которого прямее прочих. Она не врет про дорогие игрушки и собственный компьютер, ведь в отличие от прочих, у нее все это и вправду есть.
Она ему нравилась.
Наблюдать за прекрасными людьми интересно. Он оправдывал себя тем, что лучшая позиция для наблюдения – позади толпы, но правда заключалась в том, что раз и навсегда его засмеяли, когда Август протянул руку за крепким пакетом мармеладок, который никак всей свите ангела не удавалось вскрыть. Пакет лопнул и обсыпанные сахаром червячки попадали на пол. Он как дурак подобрал их и протянул Вике, что с брезгливым выражением уставилась на трофей.
– Выкинь их!
– Зачем? – и засунул одного в рот, – вкусные же.
– Фу, Август-то помоечник! – одноклассники тогда задрыгались в наигранном омерзении отскакивая от недоумевающего ребенка.
Август замер в дверях кабинета правоведения: там, забравшись на учительский стол, придвинутый поближе к стене, девчонка с золотистыми волосами, заплетенными в косу, поднявшись на носочки в красных балетках, – которые никогда бы не пропустила зорким глазом потомка покорителей степей директор Барнохон, – пририсовывала рога черта портрету нынешнего императора. Она обернулась и с озорной улыбкой спрыгнула со стола.
Та самая. Из леса.
Легким, танцевальным шагом она прошла мимо парт, мимо шрамов – свидетелей школьной скуки – лакового покрытия, и, приблизившись, взяла его ладонь в свою. Прикосновение фломастера к коже отозвалось щекоткой в кончиках ушей, а следом их затопил гомон вернувшегося с экскурсии в монастырь класса.
Кто-то сзади присвистнул. Раздалось ворчание Степана Михайловича, который не мог пробиться сквозь толпившихся в проходе в свой кабинет. Наконец перед ним расступились и он вышел прямо к Августу, но уставился не на него, а на свой стол, который так и остался стоять у классной доски, а потом взгляд его, неотвратимо, как по рейке штангенциркуля, поднялся к портрету Николая Третьего. Сейчас, с острыми рожками на залысине и клыками поверх седой бороды он выглядел еще более чудным правителем, чем в репортажах об очередной своей проделке.
Учитель уставился на фломастер в руках у Августа. Тот вдруг не смог вспомнить, чистил ли сегодня зубы.
***
– Ты рехнулся, Резов, ты чего?!
– Ха, и чего вы так взбеленились? Подумаешь, портрет! Слышал, столичные его барельеф побелкой облили, прикинь?
– Так то в столице! В нашей дыре такого не бывало!
– Может, в новости попадем?
– Ага, счас, разбежался! Станут они о таком докладывать, посадят кого надо и портрет подправят.
– Резова посадят?
– Отчислят? Кого отчислят?!
Столовая, обычно безразличная к его существованию, сегодня бурлит, бесконечно пережевывая не только картошку-пюре, но и сплетни о том, что натворил сегодня на уроке права Август Резов, девятиклассник из Кринкинской параллели. Под столь пристальным вниманием он не может определиться, хочет ли оттянуть встречу с директором или скорее улизнуть из этого балагана. Август жует мясо, не чувствуя вкуса, и радуется, что у деда нет телефона.
Закончив он по привычке прячет оставленную пообедавшим соседом булочку в карман пиджака, и тут же испуганно озирается: но, как ни удивительно, за главной сенсацией дня никто не следит; он скорее объект, подлежащее, в столовой на языках история, анекдот; вот он видит, глядя сверху на одноклассников, как новость искажается в устах предводителей фракций, на которые естественным образом издавна разделился их класс: вот Маша – в азарте сплетен растерявшая невозмутимость мраморной статуэтки – перегнувшись через стол извозила шелковые пряди в пюре и пока не заметила ущерба, а вот Кирилл Кислов, аккуратный пай-мальчик в шотландской жилетке, нарочито небрежно касается политической обстановки и того, как подобные глупости могут на нее повлиять.
Их приближенные, а именно те, для кого Мария и Кирилл разыгрывают ежедневные спектакли, в которых они – главные герои, такие лидеры, за которыми можно идти, которых можно слушать и поддерживать, которых можно держаться, чтобы причаститься их святых даров: красоты и высокомерия в случае Маши и ума и подражания депутатам у Кирилла.
Августу становится смешно, когда он вспоминает, как мелким Кирюха обоссался от страха, когда они с Машкой, хихикая в кулак, заперли его в свинарнике. Что ж, теперь они почти городские, приезжают в Козье только на лето к старикам, но на призывы выйти погулять не отзываются, а значит дружба деревенщины им уже не пристала.