Август
Шрифт:
— Ты должна мне ответить, — сказал он. — Пожалуйста, прошу тебя.
— Да, — сказала я.
— И с Аппием Пульхром?
— Да.
— И с Квинктием Криспином и Корнелием Сципионом?
— Да, — снова ответила я.
— И с Юлом Антонием.
— И с Юлом Антонием тоже, — сказала я. — Все остальные не в счет — то было так, глупость. Но Юла Антония я люблю, и ты об этом знаешь.
Отец вздохнул.
— Дитя мое, — сказал он, — речь идет вовсе не о любви.
Он снова отвернулся и взял несколько свитков, лежавших на столе. Затем он передал их мне. Я стала читать.
— Если бы ты потрудилась более внимательно прочитать эти свитки, — сказал он, — ты бы заметила, что в них идет речь о заговоре против государственной власти, и первым шагом его должно быть убийство твоего мужа Тиберия Клавдия Нерона.
Я промолчала.
— Ты знала об этом заговоре?
— Какой заговор? Не было никакого заговора, — ответила я.
— Говорила ли ты с кем–нибудь из этих твоих… твоих друзей о Тиберии?
— Нет. Может быть, лишь походя. Ни для кого не секрет, что…
— Ты его терпеть не можешь?
— Я его терпеть не могу, — помедлив, сказала я.
— Говорила ли ты что–нибудь касающееся его смерти?
— Нет, вернее, совсем не так, как ты думаешь. Возможно, я упомянула об этом в разговоре с…
— Юлом Антонием? — спросил отец. — Что ты говорила Юлу Антонию?
Голос мой дрожал. Напрягши каждый мускул в своем теле, я произнесла как можно отчетливее:
— Юл Антоний и я хотели пожениться. Мы говорили о супружестве. Вполне возможно, что в разговоре я упомянула о том, что хотела бы видеть Тиберия мертвым. Ты ведь не дал бы согласия на развод.
— Нет, — подтвердил он с грустью, — не дал бы.
— Вот и все. Больше я ничего не говорила.
— Ты дочь императора, — начал было отец и остановился. — Присядь, дитя мое, — предложил он, указывая на сиденье рядом со столом. — Это заговор, — сказал он. — И в том нет никаких сомнений. К нему причастны твои друзья, которых я назвал, и некоторые другие. Ты тоже замешана в нем. Я не знаю ни степени, ни сущности твоей вины, но сам факт соучастия налицо.
— Юл Антоний, где Юл Антоний? — спросила я.
— Это обождет, — ответил он. — Известно ли тебе, что вслед за убийством Тиберия предполагалось и покушение на мою жизнь?
— Нет, не может быть! — воскликнула я.
— Это правда, — сказал отец, — Надеюсь, они не стали бы ставить тебя в известность, представив мою смерть как несчастный случай, болезнь или что–нибудь в этом роде. Но это определенно входило в их планы.
— Я не знала, — проговорила я. — Поверь мне, я ничего не знала.
— Надеюсь, это так. Ты ведь моя дочь, — сказал он, тронув меня за руку.
— Юл…
Он жестом остановил меня:
— Подожди… Если бы только я один знал об этом, то все было бы просто: я бы сохранил сведения в тайне и принял бы собственные меры. Но это известно не мне одному. Твой муж… — Он произнес это слово так, как будто оно было непристойностью. — Твой муж знает столько же,
— Это значит, что тебе угрожает опасность потерять свое влияние, — ответила я. — Это значит — снова гражданская война.
— Да. И более того: это неизбежно означает твою смерть. Я в этом почти не сомневаюсь. И Я не уверен, что даже у меня хватило бы власти предотвратить такой исход. Решение останется за сенатом, и я не могу вмешиваться.
— Тогда я пропала.
— Пропала, но не погибла, — сказал отец. — Мысль о том, что я позволил тебе умереть до срока, для меня невыносима. Тебя не будут судить за измену. Я подготовил письмо, которое собираюсь зачитать сенату. Ты будешь осуждена в соответствии с моим законом о прелюбодеянии и выслана из Рима и его провинций. Это единственный выход и единственный путь спасти и тебя и Рим.
Он улыбнулся уголками губ, но я заметила, что его глаза полны слез.
— Помнишь, я когда–то называл тебя «мой маленький Рим»?
— Помню, — ответила я.
— И вот теперь, похоже, выясняется, что я был прав, — ваши судьбы оказались неотделимы одна от другой.
— Юл Антоний, что стало с Юлом Антонием? — потеряв терпение, спросила я.
Он снова тронул меня за руку.
— Дитя мое, — мягко сказал он, — Юла Антония нет в живых. Сегодня утром он покончил с собой, когда доподлинно узнал, что заговор раскрыт.
Я застыла, не в силах произнести ни слова. Наконец, обретя дар речи, я растерянно забормотала:
— Я надеялась… Я надеялась…
— Я больше никогда тебя не увижу, — сказал отец. — Никогда.
— Это уже не имеет значения, — сказала я.
Он еще раз внимательно посмотрел на меня. На глаза его набежали слезы, и он отвернулся. Через некоторое время в комнату вошли стражники и увели меня с собой.
С тех пор я не виделась со своим отцом. Насколько мне известно, он отказывается даже упоминать мое имя.
Среди новостей, которые я получила из Рима сегодня утром, была и та, что после многих долгих лет отсутствия Тиберий вернулся с Родоса в Рим. Мой отец сделал его своим приемным сыном. Если он не умрет раньше времени, то унаследует власть моего отца и станет императором.
Тиберий победил.
Больше мне не о чем писать.
Книга третья
Письмо: Октавий Цезарь — Николаю Дамаскину (14 год после Р. Х.)