Авиценна
Шрифт:
Но все же даже общение с подающими надежды учениками не могло заменить Ибн Сине подлинно научной среды. Хусейн чувствовал, как необходимо ему встретить ученого, равного себе по знаниям, по опыту, по пытливости. Он мечтал о суровом оппоненте, о научном противнике, способном стать другом. Старый афоризм, что истина рождается в спорах, давно был им признан. Но он жаждал спора на равных началах.
Ибн Сина перебирал в уме имена всех известных ему ученых-современников, проживающих в мусульманских странах, и только трое-четверо из них не оставляли его равнодушным. Но особенно интересовался Хусейн работами Ал-Бируни, о котором говорили, что он живет в Джурджане на берегах Хазарского моря.
Хусейн вспоминал,
Ибн Сина, в силу своего характера, не мог оставить невыясненным такое странное явление и с помощью расспросов людей, не имевших отношения ко двору, открыл причины остракизма, которому подвергался в Хорезме Ал-Бируни.
Абу-Райхан ал-Бируни был старше Ибн Сины лет на семь. Он родился в южном Хорезме в простой и бедной семье. Хусейн не мог пока что дознаться, какими путями Бируни получил образование, но слышал, что еще в юные годы он поражал людей своими знаниями и силой своего научного мышления.
Как у шаха в Ургенче, так же и в Кяте у эмира южного Хорезма Абу-Абдаллаха Мухаммеда был свой штат придворных ученых, и там первым из первых был юный Ал-Бируни.
Но когда около 995 года шах Ургенча Ма’мун захватил Кят, объединил весь Хорезм и провозгласил себя хорезмшахом, Бируни повел себя резко враждебно; он не только не вошел в число ученых «академии» Ма’муна, но, наоборот, осудил действия хорезмшаха, покинул родину, отряхнув со своих ног прах Хорезма. Хорезмшаху Ма’муну это показалось обидным. В горячую минуту он пригрозил спустить шкуру с непокорного ученого, сбросить с минарета, сгноить в подземной тюрьме. С этих пор имя Бируни стало в Хорезме крамольным, и, хотя прошло уже десять-двенадцать лет, об Абу-Райхане не вспоминали и не говорили, считая, очевидно, что это же отношение к Бируни должен был сохранить и наследник Ма’муна — Ма’мун ибн Ма’мун.
А Бируни за годы изгнания вырос в крупнейшего ученого — астронома, географа, геодезиста, историка.
У Хусейна был большой, замечательный труд этого хорезмийца — «Хронология древних народов» («Асар-ал-Бакыят»), который поразил его исключительными познаниями, которые обнаруживал автор, начитанностью, остротой, поставленных проблем, огромной эрудицией.
«Вот кого надо бы иметь в маджлиси!» — мечтал Хусейн,
Но как подступиться к хорезмшаху, как убедить его призвать к своему двору опального ученого? И вместе с тем Ибн Сине казалось совершенно бесспорным, что место великого хорезмийца именно здесь, на родине.
Хусейн ибн Сина чувствовал каким-то шестым чувством, что и хорезмшах с радостью пойдет на то, чтобы пригласить ученого, да и сам Ал-Бируни не откажется вернуться домой. Но придворный этикет ставил тысячи препон, мешал простому человеческому объяснению с повелителем Хорезма. И Хусейн ломал голову, какие бы предпринять дипломатические шаги.
Но похоже, что и сам Бируни, истосковавшись в изгнании, раздумывал над этой проблемой. Живя в Джурджане, во владениях султана Кабуса ибн Вашмгира, хранителя древних иранских традиций, Бируни упорно отказывался от предлагаемых ему высоких должностей, чтобы заниматься только наукой. Насколько это было в его силах, он следил за всем, что делалось в ученом мире. Давно уже заметил он росшего в Бухаре, а затем переехавшего в Ургенч Хусейна ибн Сину. Несмотря на дальность расстояния и сложность общения, до Бируни, очевидно, так же как и до Ибн Сины, доходили размноженные переписчиками труды ученого собрата. И, так же как Хусейн, он мечтал о научном общении. И старший ученый сделал первый шаг к желаемому сближению.
Не
— Салам от одного далекого друга, — выразительно произнес джурджанец и, поклонившись, удалился.
В мешочке оказалась коротенькая записка с приветствием, подписанная Ал-Бируни, и тетрадь.
«…Я рад буду, если ты разрешишь мои сомнения, почтенный Ибн Сина. Наш Первый Учитель, — писал Бируни, называя так Аристотеля, — великий ученый, мы же жалкие неучи. Что же удивительного, если его трактат «О небе» поставил передо мной множество вопросов, ответа на которые я, по недомыслию моему, дать не могу. Не поделишься ли ты со мной своими соображениями по этому поводу?»
Послание Ал-Бируни наполнило радостью сердце Хусейна. Он торопливо отбросил письмо и впился глазами в тетрадь. Наконец-то начиналось то, подлинно творческое, научное общение, которого так жаждал ученый!
Всю ночь просидел Хусейн над тетрадью Ал-Бируни.
Сочинение Аристотеля «О небе», излагавшее мнение великого грека об устройстве вселенной, еще раньше, чем его коснулся Бируни, ставило перед Ибн Синой сложные и не всегда разрешимые вопросы. Многие утверждения Аристотеля он готов был принять за аксиому. Сомнения Ал-Бируни, высказываемые им иногда в излишне резко-иронической форме, заставили Ибн Сину иными глазами посмотреть на это произведение. Кое-что он передумал, кое-что уточнил для себя и ко многому подошел более критически, чем подходил раньше.
Для нас вопросы, поставленные Аристотелем две тысячи лет тому назад и волновавшие двух крупнейших ученых тысячу лет назад, могут показаться наивными и странными, но не надо забывать, что Галилей, Коперник, Ньютон, Ломоносов жили значительно позже их. Сведения о мире у Ибн Сины и Бируни были гораздо беднее и ограниченнее, чем у любого нашего школьника. Но школьник пользуется готовыми, добытыми до него знаниями, а оба наших ученых были искателями новых путей, открывателями неведомого. Их деятельность явилась как бы связующим звеном между наукой древнего мира и наукой нового времени, не будь ее, возможно, вся история человеческой культуры пошла бы по иному пути и мы в XX веке значительно больше зависели бы от взглядов и предрассудков античных ученых.
В науке есть одна прекрасная и вместе с тем трагическая сторона — ни одно научное достижение не может быть вершиной, пределом, совершенством,
ученый всегда в устремлении к чему-то большему, к чему-то более совершенному, к чему-то новому. И это новое всегда вырастает на почве старого, пройденного. Так же учение Аристотеля, Платона, Галена и других питало и воспитывало Ибн Сину и Бируни.
Вопросы, смущавшие обоих ученых в произведении «Первого Учителя», дают некоторое представление о том этапе, на котором находилась топа научная мысль, поэтому мы одним глазком заглянем в тетрадь, которая лежала перед Хусейном ибн Синой.
Бируни, например, отказывался понять, почему Аристотель связывает вопрос о легкости и тяжести небесной сферы с отсутствием у нее прямолинейного движения. Сомневаясь в этом утверждении, он тем самым ставил под сомнение всю космологическую систему Аристотеля. Далее, в одном из вопросов, обращенных к Ибн Сине, он удивлялся, почему Аристотель, находя порочным учение о неделимости атома, не осуждает еще более порочного учения о бесконечном делении тел. Смущало его и то, что «Первый Учитель» считает невероятным существование других миров иной природы, отделенных некой преградой от нашего земного мира. — Поднимал он так же вопрос о том, прав ли Аристотель, считая, что все небесные тела обязательно должны быть круглыми. Сам Бируни утверждал, что они могут быть и овальными и линзообразными.