Австро-Венгерская империя
Шрифт:
Не менее серьезным социальным и моральным кризисом была охвачена в межвоенный период и Венгрия. В 1918—1920 гг. страна пережила национальную катастрофу: на смену либеральному правительству М. Кароли весной 1919 г. пришли коммунисты во главе с Б. Куном, террористическую диктатуру которых сменил (при поддержке французских и румынских войск) консервативный авторитарный режим М. Хорти — И.Бетлена. В июне 1920 г. представители Венгрии были вынуждены подписать катастрофический для страны Трианонский мир. Вместо умиротворения этот договор — как, впрочем, и вся «версальская система» — привел лишь к росту реваншистских настроений: главной целью внешней политики режима Хорти отныне стало возвращение населенных венграми территорий, отошедших по условиям мира к Чехословакии, Румынии и Югославии. Трианонский договор явился одной из основных причин того, что нормализация отношений между новыми государствами Центральной Европы оказалась невозможной, а Венгрия в конце 30-х гг. встала на путь сотрудничества с гитлеровской Германией. Этот союз принес хортистам кратковременный успех: в 1939—1941 гг. им удалось при поддержке Гитлера вернуть северную
Последующие десятилетия «гуляшного коммунизма» при Я.Кадаре сделали Венгрию наиболее благополучной из стран социалистического лагеря, но не избавили ее народ от душевных травм, полученных в 1918—1920, 1944—1948 и 1956 гг. И сегодня эхо Трианона еще не угасло: отношения Венгрии с Румынией и Словакией, где проживает немало венгров, по-прежнему трудно назвать безоблачными. Однако гораздо большую проблему представляет собой неблагоприятная психологическая атмосфера, ставшая результатом столь частых надломов и катастроф. Конечно, венгры в большинстве своем не накладывают на себя руки из-за политики, но тот факт, что эта маленькая страна давно удерживает мировое первенство по числу самоубийств на 100 тысяч человек, говорит о многом...
Чехословакия, надежда и опора «версальской системы», единственная демократическая республика в межвоенной Центральной и Восточной Европе, очень быстро превратилась в Австро-Венгрию в миниатюре. Насильственное присоединение к ЧСР населенных немцами приграничных районов Богемии, Моравии и Силезии, присутствие на юге Словакии многочисленного венгерского меньшинства, оказавшегося в чужом государстве в угоду стратегическим расчетам Праги и ее западных союзников, наконец, навязчиво-патерналистское отношение чешской политической и культурной элиты к словацким «младшим братьям» — все это подрывало единство Чехословакии и в конечном итоге привело ее к краху. Как отмечает британский социолог чешского происхождения Л. Голи, «чехи воспринимали ее (республику. — Я.Ш.) как инструмент реализации собственных, чешских национальных интересов, и тогдашняя государственная национальная политика полностью отражала этот подход. Чехи как нация действительно могли чувствовать себя свободными, поскольку теперь делали другим то, что когда-то делалось по отношению к ним» (HoljL. Maly ceskj clovek a skvelj ceskj ndrod. Praha, 2001. S. 57).
Борьба чешского и немецкого национализма развернулась в ЧСР с еще большей остротой, чем во времена Австро-Венгрии — с той лишь разницей, что отсутствие верховного арбитра в лице императора превратило эту борьбу в жестокую игру без правил. На победу в ней могла рассчитывать та из сторон, за спиной которой стояли более мощные внешние силы. До тех пор, пока западные державы, в первую очередь
Франция, пытались играть роль опекуна и покровителя молодых государств Центральной Европы (впрочем, заранее разделив их на «хорошие» и «плохие»: к первым относились страны так называемой «малой Антанты» — Чехословакия, Югославия и Румыния; вторыми были Венгрия и Австрия), Прага могла не слишком опасаться судетонемецкого, венгерского и словацкого сепаратизма. Приоритеты чехословацкой дипломатии при ее бессменном руководителе Э. Бенеше были определены предельно четко: «ЧСР опирается на демократические страны Антанты и те идеологические течения, которые помогли создать самостоятельное государство и построить «версальскую систему». Но политика «умиротворения» (арреасе-ment), проводившаяся Парижем и Лондоном по отношению к нацистской Германии в конце 30-х гг., привела к тому, что Чехословакия оказалась брошена ими на произвол судьбы. Мюнхенское соглашение и последовавшее расчленение ЧСР в 1938—1939 гг. привели к возникновению у чехов «комплекса поражения», подобного венгерскому.
Освобождение Чехословакии от нацистской оккупации сопровождалось в 1945—1946 гг. массовым выселением из страны (за сотрудничество с гитлеровским режимом) более чем двух миллионов судетских немцев и нескольких сотен тысяч словацких венгров — в соответствии с так называемыми «декретами Бенеша». Так возникла одна из самых болезненных проблем во взаимоотношениях центральноевропейских народов, которая то и дело затрагивается политиками в Чехии, Словакии, Германии, Австрии, Венгрии и служит дополнительным источником напряженности в регионе. Хотя вопрос о возвращении судетских немцев и венгров в Чехию и Словакию уже не стоит, Прага и Братислава отказываются формально признать «декреты Бенеша» недействительными, опасаясь имущественных претензий изгнанников, чья собственность в послевоенные годы была конфискована. В свою очередь, судетонемецкие землячества в Германии и Австрии и поддерживающие их политики этих стран пытаются связать вопрос об отмене «декретов Бенеша» и компенсации пострадавшим с перспективой приема Чехии и Словакии в Европейский союз. К сожалению, с обеих сторон пока не
заметно стремления по-настоящему глубоко и беспристрастно разобраться в этой проблеме — с тем, чтобы ко всеобщему согласию и без ущерба для чьей-либо национальной гордости закрыть столь неприятную главу центральноевропейской истории. Наиболее печальные последствия имел распад Австро-Венгрии для югославянских народов. Возникшая балканская мини-империя Карагеоргиевичей была еще менее гармоничным государством, чем дунайская монархия. Сербоцентризм белградского режима уже в 20-е гг. привел к резкому росту межнациональной напряженности в Югославии, результатом чего явилась активизация радикально-националистических и террористических группировок в Хорватии и Македонии (причастных к убийству югославского короля Александра в 1934 г.). После 1929 г., когда королевский режим перешел от умеренно либеральных к авторитарным методам управления пестрым конгломератом югославянских земель, единство Югославии поддерживалось главным образом силой. Неудивительно, что в результате гитлеровской агрессии в 1941 г. королевство Карагеоргиевичей ждала судьба Чехословакии — расчленение. При этом возникшее под покровительством Берлина «независимое» хорватское государство во главе с лидером радикалов-усташей А.Павеличем стало не только преданным сателлитом Гитлера, но и одной из самых кровавых диктатур в и без того пропитанной кровью истории южных славян.
Восстановление единства Югославии после Второй мировой войны было прежде всего личной заслугой лидера коммунистов Иосипа Броз Тито, который взял на вооружение интернационалистскую доктрину и использовал ее в целях завоевания и укрепления личной власти. Конечно, Тито не был «последним Габсбургом», как утверждает А. Дж. Тэйлор, хотя югославский президент действительно «правил восемью народами, предложив им «культурную автономию» и уравновешивая их взаимную неприязнь» (Taylor, 281). Если власть австрийского дома опиралась на династический принцип и правовые нормы, сложившиеся в XVI—XVIII вв. (главной из них была Прагматическая санкция), то власть «красного маршала» базировалась главным образом на его харизме, и коммунистическая идеология была здесь скорее вспомогательным фактором. Неудивительно, что запаса прочности балканской коммунистической империи, созданной Тито, хватило лишь на 10 лет после смерти диктатора.
Второй и, видимо, окончательный распад Югославии в начале 90-х гг. был, на мой взгляд, предопределен тем, что ни Карагеоргиевичам, ни Тито не удалось преодолеть взаимное отчуждение подвластных им народов, в первую очередь сербов и хорватов, имеющее глубокие исторические корни — еще более глубокие, чем отчуждение столь же этнически близких чехов и словаков, чья федерация распалась годом позже югославской. Как отмечает российский балканист С.Романенко, «характерными чертами, определяющими региональную общность, являются общность судьбы и территории, независимо от этнического происхождения населения данной территории, общность экономического уклада, общность сознания..., культуры, в том числе и политической... В период новой истории регион Средней Европы во многом совпадал с многонациональным и полиэтничным государством Габсбургов» (Романенко С. От государства-региона к региону национальных государств//Австро-Венгрия: интеграционные процессы..., 19—20). «Военная граница» XVI—XIX вв. являлась одновременно и границей между двумя регионами, двумя наднациональными общностями, отличавшимися далеко не только принадлежностью к западной или восточной ветви христианства. Глубокие культурные, политические, в какой-то мере и экономические различия между центральноевропейским регионом, в рамках которого многие века находились хорватские и словенские земли, и регионом балканским, в состав которого входила большая часть земель, населенных сербами, не могли исчезнуть вместе с Австро-Венгрией. Предпосылки к распаду Югославии возникли уже 1 декабря 1918 г. — в день ее создания. Но, конечно, бедой югославянских народов и виной их политических лидеров является то, что этот распад приобрел в начале 90-х г. минувшего века чрезвычайно кровавый и трагический характер.
* * *
Что же представляет собой Центральная Европа в начале XXI столетия? Имеет ли смысл говорить о ней как об отдельном регионе сейчас, когда интеграционные процессы в Старом Свете понемногу приобретают общеевропейский характер? В какой форме наследие Габсбургов пережило восемь с лишним десятилетий, отделяющих нас от распада Австро-Венгрии, и пережило ли вообще? В исторической и политической литературе, в том числе российской, можно порой встретить весьма скептические суждения о Центральной Европе как «не о понятии..., но о теме... по аналогии с музыкальной темой, которую можно подвергать бесконечным вариациям» (Миллер А. Тема Центральной Европы: история, современные дискурсы и место в них России// Новое литературное обозрение. 2001. № 52. Цит. по Интернет-версии: http://magazines.russ.ru/nlo/2001/52/ mill-pr. html). Действительно, существует множество интерпретаций исторического опыта, настоящего и перспектив этого региона, даже самих его границ; есть немало правды и в утверждении, что «главная функция... концепций [Центральной Европы] состоит именно в исключении или в ранжировании конкурентов, соревнующихся за привилегированное положение в отношениях с Западом» (там же). И все же представление о Центральной Европе как некоем фантоме, нагромождении мифов и теоретических построений, обусловленных отчасти старыми (в том числе антироссийскими) предрассудками, отчасти соображениями практической политики, стратегической целью которой во всех странах региона сейчас является сближение с Западом и интеграция в рамках Европейского союза, — такое представление кажется нам чрезвычайно упрощающим ситуацию.
Центральная Европа (Центрально-Восточная, Средняя — о терминологическом разнообразии применительно к этому региону уже шла речь во введении) — не просто географическое понятие, но историческая и геополитическая реальность. Различия в культурном, хозяйственном и политическом развитии центральноевропейских народов, с одной стороны, и их западных и восточных соседей — с другой, наметились еще в позднем средневековье, но проявились в полной мере только в XV — начале XVII вв. Свою роль здесь сыграло множество факторов, подробный анализ которых не входит в число задач, поставленных перед собой автором этих строк. Отметим лишь некоторые такие факторы: