Автобиография Элис Би Токлас
Шрифт:
Она часто повторяет что терпеть не может всяческих аномалий, они чересчур логичны.
Она уверяет что норма куда более да просто она куда сложнее и интересней.
Всего несколько лет тому назад в Билиньян, где Гертруда Стайн проводила лето, приехала Мэрион Уокер, ее старая подруга. Они с Гертрудой Стайн не виделись с тех самых пор и писем друг другу тоже не писали но все так же сильно были друг к другу привязаны и так же отчаянно спорили о борьбе женщин за свои права как и в былые дни.
Не то чтобы она возражала, объясняла Гертруда Стайн Мэрион Уокер, против борьбы женщин за свои права или против вообще какой бы то ни было борьбы просто так уж вышло что это не ее дело.
Все эти годы пока училась в Радклифе и в Джонс Хопкинс она часто уезжала на лето в Европу. Последние года два ее брат обосновался во Флоренции и как только со всей этой медициной было покончено она перебралась к нему а потом они переехали на зиму в Лондон.
Они поселились в Лондоне в меблированных комнатах и в общем жизнь там была вполне сносная. Через посредство Беренсонов [43] , Бертрана Рассела и Зангвиллов [44] они обзавелись кучей новых знакомых, а еще там был Уиллард (Джосайя
43
Бернард Беренсон (1865—1959), наст, имя Бернгард Вальвроенский — американский историк искусств, знаток и ценитель итальянского Возрождения, жил по большей части в разных городах Европы. Массивная итальянская мебель эпохи Возрождения, уже упоминавшаяся повествователем при описании парижской студии Г. Стайн, вероятнее всего куплена именно по его рекомендации.
44
Израэль Зангвилл (1864—1926) — английский прозаик, драматург и переводчик, по происхождению — еврей из России. Один из отцов-основателей еврейской литературы на английском языке (если иметь в виду не национальность автора, а тематику и колорит).
45
Роберт Грин (1558— 1592) — прозаик, памфлетист и драматург, один из интереснейших стилистов елизаветинской эпохи.
Она всегда говорила что когда она впервые приехала в Лондон там было бог знает что чистый Диккенс а Диккенс всегда ее пугал. Она сама говорит что напугать ее несложно и Лондону пополам с Диккенсом это удалось в полной мере.
Были конечно и приятные моменты, была проза Грина и еще как раз в ту пору она открыла для себя романы Энтони Троллопа, которого считает величайшим из викторианцев. Ей удалось тогда собрать все что когда-либо было им написано и некоторые книги было очень трудно достать разве только в издании Таухница и когда Роберт Коутс рассказывает как Гертруда Стайн давала почитать книги молодым литераторам речь идет именно об этой ее коллекции. Кроме того она понакупила разных мемуаров восемнадцатого века в том числе бумаги Криви [46] и Уолпола [47] и именно эти последние она одолжила Брэвигу Имбсу когда тот затеял свою казавшуюся Гертруде Стайн великолепной биографию Чаттертона [48] . Она читает книги но не дрожит над ними, ей нет дела ни до издания ни до оформления лишь бы печать была не слишком слепая хотя впрочем даже и до качества печати ей особого дела нет. А еще именно в это время она, по ее словам, перестала беспокоиться насчет того что в будущем ей нечего будет читать, она говорит мол поняла что уж она-то всегда что-нибудь как-нибудь отыщет.
46
«Бумаги Криви: Избранная переписка и дневники последнего сэра Томаса Криви», впервые опубликованы в 1903 году. Сэр Томас Криви (1768—1838) — политический деятель и беллетрист. Его т.н. «Бумаги» интересны главным образом сплетнями о великих мира сего времен поздней георгианской эпохи.
47
Хорас Уолпол, четвертый герцог Орфорд (1717—1797), известный у нас в основном как автор готического романа «Замок Отранто» (1764), на родине почитаем прежде всего как эссеист и великолепный мастер эпистолярного жанра.
48
Ряд английских литераторов романтического поколения (Вордсворт, Кольридж, Ките и Хэзлит) обвиняли Уолпола в том, что самоубийство Томаса Чатгертона целиком лежит на его совести. Уолпол, однако, всего-навсего указал Чаттертону на то, что присланные ему тексты вряд ли являются подлинными (каковыми они не являлись). Мало того, после известия о самоубийстве «поддельщика» искренне о нем сокрушался
Но Лондон был такой мрачный и пьяные женщины и дети и тоска и чувство заброшенности, и давно забытое ощущение подавленности вернулось к ней и вот однажды она сказала что уезжает в Америку и уехала. В Америке она прожила до конца зимы. Тем временем ее брат тоже уехал из Лондона и перебрался в Париж а вскоре и она к нему туда переехала. И сразу начала писать. И написала небольшой роман.
Забавно что об этом своем небольшом романе она совершенно забыла на годы и годы.
Она запомнила как некоторое время спустя начала писать Три жизни но этот первый прозаический опыт совершенно вылетел у нее из памяти, в разговорах со мной она никогда о нем не упоминала, даже когда мы только-только познакомились. Должно быть она почти сразу же забыла о нем. Этой весной буквально за два дня до того как мы уехали за город она пыталась отыскать какую-то часть рукописи Становления американцев которую хотела показать Бернару Фаю и наткнулась на эти две исписанные аккуратным почерком тетради на этот совершенно выпавший у нее из памяти первый роман. Она очень смутилась и не знала что с ним делать, ей совсем не хотелось его читать. В тот вечер в гостях у нас был Луис Бромфилд [49] и она вручила ему рукопись и сказала, на, читай ты.
49
Луис Бромфилд (1896-1956) - американский Прозаик, романист, новеллист и журналист.
5. 1907-1914
Ну вот и началась парижская жизнь и все дороги ведут в Париж, мы собрались все вместе, и я могу начать рассказ о тех событиях которые видела собственными глазами.
Когда я в первый раз приехала в Париж мы с подругой остановились в маленькой гостинице на рю Нотр-Дам-де-Шан а потом моя подруга вернулась в Калифорнию а я стала бывать у Гертруды Стайн на рю де Флёрюс.
Я бывала на рю де Флёрюс каждую субботу по вечерам да и помимо суббот я нередко там бывала. Я помогала Гертруде Стайн вычитывать гранки Трех жизней а потом начала перепечатывать Становление американцев. Маленькая дурно сделанная французская портативка оказалась слишком хлипкой для такой большой книги и мы купили большую шикарную Смит-премьер которая поначалу выглядела в студии совершенно неуместной но вскоре все мы к ней привыкли и она стояла там покуда у меня не появилась американская портативка, то есть до после войны.
Как я уже говорила Фернанда была первая жена гения с которой мне пришлось сидеть. Гении приходили поговорить с Гертрудой Стайн а жены сидели со мной. Одна за другой, бесконечная из года в год череда. Я начала с Фернанды а потом были мадам Матисс и Марсель Брак и Жозетт Грис и Эва Пикассо и Бриджет Гибб и Марджори Гибб и Хэдли и Полина Хемингуэй и миссис Шервуд Андерсон и миссис Брэвиг Имбс и миссис Форд Мэдокс Форд и несть им числа, гении, почти что гении и несостоявшиеся гении, и у всех были жены, и я сидела и поддерживала разговор со всеми всеми всеми женами и позже, много времени спустя, я тоже сидела и поддерживала с ними всеми разговор. Но начала я с Фернанды.
А еще я поехала во фьезоланскую Каза Риччи вместе с Гертрудой Стайн и с ее братом. То первое проведенное с ними лето разве я могу его забыть. Мы делали вещи просто прелесть. Гертруда Стайн и я наняли во Фьезоле такси, по-моему единственное во всей округе и ехали на этом стареньком такси всю дорогу до Сиены. Гертруда Стайн с одной своей подругой как-то раз прошла весь путь пешком но дни стояли по-итальянски жаркие и я предпочла такси. Поездка вышла просто очаровательная. Потом еще мы съездили в Рим и привезли оттуда ренессансную тарелку красивую и черную. Маддалена, старая кухарка-итальянка, однажды утром поднялась к Гертруде Стайн в спальню принесла кипятку помыться. А Гертруда Стайн икала. Сеньора вы это пожалуйста бросьте, сказала Маддалена и в голосе у нее было беспокойство. Не могу, сказала между приступами икоты Гертруда Стайн. И Маддалена ушла печально качая головой. Через минуту раздался жуткий грохот. Маддалена взлетела вверх по лестнице, ой синьора, синьора, сказала она, я так расстроилась что у синьоры икота что разбила ту черную тарелку которую синьора привезла из Рима и так по дороге берегла. Тогда Гертруда Стайн стала выражаться, есть у нее такая весьма прискорбная привычка выражаться если происходит что-нибудь непредвиденное и она постоянно повторяет мне что научилась этому в ранней юности в Калифорнии, а поскольку я патриот Калифорнии сказать мне на это нечего. Она стала выражаться и икота прошла. Тогда Маддалена вся так и растаяла. А синьорина-то, сказала она, икать-то перестала. Вы не думайте что я разбила ту красивую тарелку, я просто так шум устроила а потом сказала что разбила чтобы синьорина перестала икать.
Гертруда Стайн ужасно терпелива если кто-нибудь разобьет ненароком хотя бы даже самую дорогую для нее вещь, и это мне, мне горше всего признаваться в том кто чаще всего их бьет. Это не она и не служанка и не пес, ведь в конце концов служанка до них и не дотрагивается, это я вытираю с них пыль и иногда нечаянно роняю. Я всегда прошу ее чтобы она пообещала что разрешит мне склеить у самого лучшего мастера прежде чем скажу что именно разбилось, она всегда мне отвечает что в склеенной вещи радости не видит да нет пожалуйста пусть чинят и после этого вещь действительно чинят а потом она как-то сама по себе исчезает с глаз долой. Она любит хрупкие вещи, вещи дорогие и дешевые, какого-нибудь цыпленка из бакалейной лавки или купленного на ярмарке голубка, один как раз разбился нынче утром, и на сей раз не я его разбила, она любит их все до одной и помнит их все до одной но знает что рано или поздно все они разобьются и потому она и говорит что с ними как с книгами всегда еще найдутся. Но это для меня не утешение. Она говорит что радуется тому что у нее есть а все новое это приключение которое дарит радость. То же самое она обычно говорит и о молодых художниках, да и обо всем на свете, как только все поймут как это хорошо приключения как не бывало. А Пикассо добавляет со вздохом, даже после того как все поймут как это хорошо по-настоящему их любит ничуть не больше народу чем тогда когда никто не понимал что это хорошо.
И все-таки одной прогулки по самой жаре мне избежать не удалось. Гертруда Стайн стояла на своем, в Ассизи нельзя идти кроме как пешком. Любимых святых у нее трое, святой Игнатий Лойола, святая Тереза Авильская и святой Франциск. У меня к сожалению только один любимый святой, святой Антоний Падуанский потому что он помогает найти если что потерял а старший брат Гертруды Стайн как-то раз сказал мне, будь я генералом я бы никогда не потерялась на поле боя, я бы просто сунулась куда-нибудь не туда. Вот святой Антоний мне и помогает. Я в каждой церкви непременно кладу в его ящик для пожертвований вполне приличную сумму денег. Поначалу Гертруда Стайн считала это блажью но теперь она осознала всю необходимость такого рода приношений и если меня нет с ней рядом она сама поминает святого Антония за меня.
День был по-настоящему по-итальянски жаркий и вышли мы как обычно ближе к полудню, потому что Гертруда Стайн вообще любит гулять в эту пору, потому что так жарче всего и еще потому что и святой Франциск по всей вероятности чаще всего гулял как раз в это время потому что гулял-то он в общем в любое возможное время. Мы вышли из Перуджи и отправились наискосок через знойную долину. По ходу дела я постепенно раздевалась, в те времена вообще надевали на себя куда больше чем сейчас, я даже, хоть это было и вовсе неприлично по тем временам, сняла чулки, и все-таки прежде чем мы дошли до нужного места я обронила слезу-другую а дойти мы все-таки дошли. Ассизи очень нравился Гертруде Стайн по двум причинам, из-за святого Франциска и из-за того что городок красивый и еще потому что местные старухи обычно гнали перед собой не коз а маленьких свинок вверх и вниз по ассизским холмам. И на шее у маленьких черных свинок всегда была повязана красная ленточка. Гертруде Стайн всегда нравились маленькие свинки и она часто повторяет что когда состарится будет бродить вверх и вниз по ассизским холмам с такой вот маленькой черной свинкой. Пока она бродит по холмам вокруг Эна с большим белым псом и еще с одним маленьким черным, и как мне кажется выглядит не хуже.