Автобиография Элис Би Токлас

Стайн Гертруда

Про Маноло рассказывали много всяких историй, он всегда любил святых и сам был под их постоянным покровительством. Рассказывают что когда он впервые приехал в Париж он зашел в первую же попавшуюся церковь и увидел какую-то женщину которая поднесла кому-то стул и ей за это дали денег. И Маноло тоже стал так делать, он заходил во все церкви подряд и разносил стулья и все ему за это давали деньги, пока в один прекрасный день его не поймала та женщина чьи собственно говоря были все эти стулья и у которой он отбивал заработок и было много шума.

Однажды у него было совсем туго с деньгами и он предложил своим друзьям разыграть в лотерею одну из своих скульптур, все согласились, а когда они все сошлись вместе выяснилось что номер на билетике у всех один и тот же. Когда они взялись его ругать он объяснил

что сделал так по той простой причине что знал что его друзьям будет обидно если номера у всех окажутся разные. Из Испании он вроде бы уехал когда служил в армии, то есть служил он в кавалерии и просто-напросто переехал через границу, и продал свою лошадь вместе со снаряжением, и у него таким образом набралось довольно денег чтобы добраться до Парижа и стать скульптором. Однажды кто-то из друзей Гогена уезжая отдал ему ключ от собственного дома. Когда он вернулся все его вещи оставшиеся на память о Гогене и все гогеновские этюды как сквозь землю провалились. Маноло продал их Воллару и Воллару пришлось возвратить их законному владельцу. Никто особо не возмущался. Маноло был такой милый сумасшедший помешанный на вере испанский попрошайка и все его очень любили. Мореас, греческий поэт, который в те времена был в Париже весьма популярной фигурой, тоже очень его любил и повсюду таскал его с собой куда бы ему самому ни было нужно сходить. Маноло всюду ходил в надежде что там его покормят но чаще всего ему приходилось ждать снаружи а кормили одного Мореаса. Маноло был невероятно терпелив и никогда не терял надежды хотя про Мореаса шла в те времена та же самая слава что чуть позже про Аполлинера, с деньгами он расставался до крайности неохотно если вообще с ними расставался.

Маноло делал для разных монмартрских забегаловок скульптуры в обмен на еду и прочее, пока о нем не услышал Альфред Стиглиц [54] и не показал его работы в Нью-Йорке и несколько из них не продал и тогда Маноло вернулся на французскую границу, в Сере, и остался там жить, и спит днем и работает ночью, он и его каталонка-жена.

А теперь Уде. Однажды в субботу вечером Уде представил Гертруде Стайн свою невесту. С моралью у Уде всегда были некоторые нелады и поскольку его невеста производила впечатление весьма состоятельной и вполне приличной барышни мы все были несколько удивлены. Но потом оказалось что это был брак по расчету. Уде нужна была некоторая респектабельность а ей хотелось прав на его наследство, а иначе как через замужество это было невозможно. Свадьба вышла несколько скоропалительная а за ней последовал столь же скоропалительный развод. Затем она вышла замуж за Делоне художника который как раз в ту пору начал выходить на авансцену. Он был автором первой из многих последовавших вскоре вульгаризации кубистической идеи, писал какие-то скособоченные дома и называлось это катастрофизм.

54

Альфред Стиглиц (1864—1946) — американский фотохудожник, живописец и культуртрегер В своей знаменитой «Галерее 291» на Пятой авеню, 291 в Нью-Йорке, просуществовавшей с 1905 по 1917 год, организовал ряд эпохальных выставок, познакомивших американскую публику с новым европейским искусством (не забывая при этом и об искусстве собственно американском и о своем любимом жанре — художественной фотографии).

Делоне был большой светловолосый француз. У него была маленькая живенькая мама. Она имела обыкновение приходить на рю де Флёрюс в сопровождении старых виконтов вид у которых был точь-в-точь как в юности представляешь себе старого французского маркиза. Эти последние считали своим непременным долгом оставить визитную карточку а после прислать церемонное письмо с изъявлениями благодарности и ни полусловом ни полувзглядом не давали почувствовать насколько неловко они себя должно быть чувствовали. Сам Делоне был довольно забавный. Он был не лишен способностей и невероятно амбициозен. Он вечно задавал один и тот же вопрос, сколько лет было Пикассо когда он написал такую-то картину. Получив ответ он неизменно говорил, ну я еще не настолько стар. И я так смогу когда мне будет столько же.

По

правде говоря он и в самом деле довольно быстро набрал вес. На рю де Флёрюс он был частый гость. Гертруде Стайн он очень нравился. Он был смешной и написал одну действительно неплохую картину, три фации на фоне Парижа, огромная картина в которой он смешал в кучу все чужие идеи и добавил толику чисто французской ясности виденья и собственную свежесть восприятия. Настроение в ней было передано просто изумительное и картина пользовалась большим успехом. После этого его картины сделались совершенно никакими, они теперь были большие и совершенно пустые или маленькие и совершенно пустые. Помнится как-то раз он принес одну такую из маленьких к нам в дом и сказал, смотрите я принес вам маленький шедевр. Что маленький вижу, сказала Гертруда Стайн, но вот насчет шедевра.

Этот самый Делоне и женился на бывшей жене Уде и они зажили на широкую ногу. Они принялись опекать Гийома Аполлинера и это он научил их как нужно готовить и как нужно жить. Гийом был бесподобен. Никто кроме Гийома, в Гийоме это было наверное от итальянца, Стелла нью-йоркский художник был способен на нечто подобное когда он был еще совсем мальчишка и только-только приехал в Париж, не умел поднять на смех хозяев, поднять на смех гостей, поднять на смех еду на столе и чтобы они при этом все больше и больше старались ему понравиться.

Так Гийому впервые представилась возможность путешествовать, он отправился с Делоне в Германию и ни в чем себе не отказывал.

Уде обожал рассказывать как однажды к нему в гости явилась его бывшая жена и произнеся восторженную оду по поводу грядущей карьеры Делоне, принялась ему объяснять что ему следует забыть про Пикассо и Брака, так сказать прошлое, и посвятить себя делу Делоне, делу будущего. Напомню что Пикассо и Браку к этому моменту не было еще и тридцати. Уде пересказывал эту историю направо и налево расцвечивая ее по ходу массой забавных подробностей и непременно добавлял, я вам все это рассказываю sans discretion, то есть перескажите эту историю всем кому сможете.

Еще один немец который приходил в те годы в дом был нудный. Теперь он, насколько я понимаю в своей стране большая шишка и он всегда был верным другом Матиссу, даже во время войны. Он был главным оплотом школы Матисса. Матисс не всегда и скажем прямо не слишком часто бывал с ним любезен. Все женщины были в него влюблены, по крайней мере так было принято считать. Этакий коротышка Дон Жуан. Я помню одну высокую скандинавку которая была в него влюблена и которая по субботним вечерам никак не соглашалась войти в дом а стояла себе во дворе и когда бы ни открылась дверь чтобы скажем впустить или выпустить очередного гостя снаружи в темноте была видна одна ее улыбка как улыбка Чеширского кота. Гертруда Стайн приводила его в замешательство. Она постоянно делала и покупала более чем странные вещи. В ее присутствии он никогда не осмеливался на какую бы то ни было критику но мне обычно говорил, но вы-то, мадмуазель, уж вам-то, и указывал на очередной повод для возмущения, неужто и вам тоже это кажется красивым.

Однажды когда мы были в Испании, собственно говоря мы тогда в первый раз поехали в Испанию, Гертруда Стайн не успокоилась пока не купила в Куэнке огромной такой черепахи из искусственных бриллиантов. У нее с драгоценностями все в порядке очень стильные и старой работы, но она с большим удовольствием приспособила эту черепашку в качестве застежки и носила ее везде и всюду. На сей раз Пурман был просто раздавлен. Он утащил меня в угол. Вот эти камушки, спросил он, те которые на мисс Стайн, эти бриллианты они что и в самом деле настоящие.

Как только речь заходит об Испании я тут же вспоминаю как мы сидели как-то раз в одном переполненном ресторане. Внезапно на другом конце зала воздвиглась некая фигура и этот человек отвесил Гертруде Стайн чинный поклон и она так же чинно поклонилась в ответ. Понятное дело это был какой-то приблудный венгр с субботних вечеров, кто же еще.

Был и еще один немец который надо признать нам обеим нравился. Это было много позже, году примерно в девятьсот двенадцатом. Этот немец тоже был высокий и темноволосый. Он говорил по-английски, он был другом Марсдена Хартли, который нам очень нравился, так что и друг его немец нам нравился тоже, не стану отрицать.