Автобиография
Шрифт:
Это последняя из трех автобиографических рукописей, написанных Клеменсом в Вене в конце 1898 или 1899 года и ныне находящихся в составе «Архива Марка Твена». Он, по всей видимости, забросил, по крайней мере на время, автобиографию в том виде, в каком первоначально ее задумывал, в пользу «портретной галереи современников». Как сказал он одному интервьюеру в мае 1899 года: «Человек не может рассказать всю правду о самом себе, даже если убежден, что написанное им никогда не увидят другие» (Завещание Марка Твена; выходные сведения: Vienna, May 22, London «Times», 23 May 1899, 4, in Scharnhorst 2006, 333–334). Новый план, вероятно, был в какой-то степени обязан лекции под названием «Воспоминания о некоторых неординарных персонажах, с которыми мне довелось встретиться», которую он написал в 1871 году. Он прочитал эту лекцию, которая, по словам Твена, охватывала «всех его знакомых: королей, юмористов,
«Ральф Килер» является частью этого прежнего замысла, литературным портретом былого друга времен репортерства Клеменса в Сан-Франциско. Очерк относится к 1871–1872 годам, когда Килер был компаньоном Клеменса в его лекционных рейдах по пригородам Бостона. Рукопись не закончена – Клеменс оставил место под заголовком «Английский астроном», но так и не вернулся, чтобы его заполнить. Пейн напечатал этот текст со своими обычными ошибками и пропусками; Найдер перепечатал только часть текста, вставив выдержки из «Лекче таймс» и «Автобиографических диктовок» от 11 и 12 октября 1906 года (MTA, 1:154–164; AMT, 161–166).
Ральф Килер
Он был калифорнийцем. Я, возможно, знал его в Сан-Франциско в юношеские годы – примерно в 1865 году, – когда был газетным репортером, а Брет Гарт, Амброз Бирс, Чарлз Уоррен Стоддард и Прентис Мулфорд выполняли литературную работу для еженедельного периодического издания «Золотая эра» мистера Джо Лоренса. В любом случае я знал его в Бостоне несколькими годами позже, где он приятельствовал с Хоуэллсом, Олдричем, Бойлом О’Рейлли и Джеймсом Т. Филдсом и был весьма ими любим. Я говорю, он приятельствовал с ними, и это подходящее выражение, хотя сам он не дал бы этим отношениям столь фамильярного определения, потому что был скромнейшим молодым парнем на свете и смиренно смотрел снизу вверх на тех именитых людей со своей прозаичной безвестности и был по-мальчишески благодарен за дружеское внимание, которым они его одарили. И когда он получал улыбку и ободряющий кивок от мистера Эмерсона, мистера Уиттьера, Холмса, Лоуэлла и Лонгфелло, то видеть его счастье было истинным удовольствием. Ему было не более двадцати четырех лет в ту пору, природное добродушие его нрава не было омрачено заботами и разочарованиями, он был жизнерадостен, простодушен, полон надежд и весьма обаятельных и нетребовательных маленьких литературных амбиций. Всякий, кого бы он ни встречал, становился его другом и – повинуясь какому-то естественному и необъяснимому импульсу – брал под свое покровительство.
Он, вероятно, никогда не имел ни дома, ни детства. Мальчишкой, неизвестно откуда родом, он скитался по Калифорнии и энергично зарабатывал свой хлеб всевозможными скромными занятиями, постепенно образуя себя и проводя время с пользой и удовольствием. Среди его многообразных видов деятельности была чечетка в «ниггер-шоу». Когда ему было примерно двадцать лет, он наскреб восемьдесят пять долларов – банкнотами, что стоило примерно половину этой же суммы золотом, – и с этим капиталом объехал Европу и опубликовал отчет о своих путешествиях в «Атлантик мансли». Когда ему было примерно двадцать два года, он написал роман под названием «Гловерсон и его безмолвные партнеры», и не только написал, но и нашел для него издателя. Но это было не так уж удивительно в его случае, ибо даже издатель не может быть таким жестокосердным, чтобы посметь отказать определенной породе людей – а Ральф был из такой породы. Его благодарность за проявленную к нему благосклонность была такой простой, искренней и такой выразительной и трогательной, что любой издатель бы понял: даже если книга не принесет денег, все же из нее можно извлечь выгоду помимо денежной ценности и за пределами могущества денег. Книга не принесла денег, ни единого пенни, но Ральф Килер всегда говорил о своем издателе так, как другие люди говорят о божествах. Издатель, конечно, потерял на книге двести – триста долларов и знал, что потеряет их, когда пускался в это предприятие, но получил взамен много больше их стоимости в виде авторского восторженного восхищения по отношению к нему.
Ральфу было совсем или почти нечего делать, и он часто выезжал со мной в лекционные туры по маленьким городкам в окрестностях Бостона. Таковые лежали в пределах часа езды от города, и мы обычно отправлялись в шесть или около того и возвращались в город утром. Потребовалось около месяца, чтобы объехать эти пригороды Бостона, и это был самый легкий и приятный месяц из четырех или пяти, которые составили тот «лекционный сезон». В те времена вовсю процветала так называемая «лицейская система», и Бюро Джеймса Редпата, на Скул-стрит в Бостоне, заправляло ею по всем северным штатам и Канаде. Редпат сдавал лекторов группами по шесть – восемь человек в аренду лицеям по всей стране по средней цене примерно сто долларов за вечер каждому. Взимаемая им комиссия составляла десять процентов, каждый лектор читал где-то сто десять лекций за сезон. В его списке был ряд тягловых имен: Генри Уорд Бичер, Анна Дикинсон, Джон Б. Гоуф, Хорас Грили, Уэнделл
Бичер, Гоуф, Нэсби и Анна Дикинсон были единственными лекторами, которые знали себе цену и ее требовали. В маленьких городках их ставка была двести и двести пятьдесят долларов, в больших – четыреста долларов. Лекторий всегда получал выгоду от этих четверых (при благоприятных погодных условиях), но, как правило, снова терял ее на непопулярных лекторах.
Олив Логан и Кейт Филд должны были бы считаться невыгодными лекторами, но в течение сезона или двух они собирали залы. Они назначали за свои выступления по сто долларов и были признаны аншлаговыми лекторами в течение верных двух лет. После этого они оказались уже чистым балластом и вскоре были отстранены от дел. Ранее, в 1867 году, Кейт Филд создала себе громкую известность благодаря неким корреспонденциям, которые отсылала из Бостона по телеграфу в «Трибюн», – о тамошних публичных чтениях Диккенсом своих произведений в начале его триумфального турне по Америке. Корреспонденции представляли собой исступленную, граничившую с идолопоклонством похвалу, и это был верный ключ к успеху, потому что вся страна пребывала в восторженном угаре по поводу Диккенса. Тогда сама идея телеграфировать газетные корреспонденции была новой и ошеломительной, и чудо это было у всех на устах. Кейт Филд сразу же стала знаменитостью. Вскоре она взошла на лекторскую кафедру, но прошло два или три года, и предмет ее бесед – Диккенс – утратил свежесть и интерес. Некоторое время люди ходили, чтобы посмотреть на Кейт из-за ее имени, но ее лекции были слабы, а манера говорить отталкивающе искусственной. В результате, когда желание страны посмотреть на нее утихло, лекционная трибуна ее отринула.
Она была доброй душой, и приобретение мимолетной и преходящей известности стало бедой ее жизни. Для нее эта известность была бесконечно ценна, и она упорно, всевозможными способами старалась в течение более четверти века удержать в ней подобие жизни, но ее усилия имели лишь незначительный успех. Она умерла на Сандвичевых островах, оплакиваемая друзьями и забытая миром.
Слава Олив Логан выросла из… только посвященные знали, из чего. Это явно была слава, искусственно сделанная, а не заработанная. Олив действительно писала и публиковала маленькие заметки в газетах и невразумительных периодических изданиях, но в них не было таланта и вообще ничего, таковой напоминающего. Век спустя они бы не принесли ей известности. Имя Логан было действительно выстроено из газетных абзацев, приводимых в движение ее мужем, малооплачиваемым второстепенным журналистом. В течение года или двух этот вид текстов оставался живучим, редко можно было взять в руки газету, без того чтобы не наткнуться на такой текст.
«Говорят, что Олив Логан сняла коттедж в Наканте и проведет там лето».
«Олив Логан решительно против ношения короткой юбки в послеобеденное время».
«Сообщение, что Олив Логан проведет грядущую зиму в Париже, преждевременно. Она еще не приняла решение».
«Олив Логан присутствовала в театре Уоллака в субботу вечером и открыто высказала одобрение новой пьесы».
«Олив Логан на сегодняшний день настолько лучше чувствует себя после своей вызывавшей тревогу болезни, что, если выздоровление продолжится, завтра ее врачи прекратят выпускать официальные бюллетени».
Результат этих ежедневных объявлений был очень любопытен. Имя Олив Логан было так же знакомо простой публике, как и любой знаменитости того времени, и люди с интересом толковали о ее поступках и перемещениях и всерьез обсуждали ее мнения. То и дело какой-нибудь несведущий человек из глубинки просил просветить его, и тогда следовали удивленные возгласы:
– Кто такая Олив Логан?
Слушатели ошеломленно обнаруживали, что не могут ответить на этот вопрос. Им никогда в голову не приходило заняться подобными изысканиями.
– Что она сделала?
Слушатели снова приходили в замешательство. Они не знали. Они не интересовались.
– Ну так как же она прославилась?
– О, что-то там такое. Не знаю, что именно. Я сам никогда не интересовался, но полагал, что все знают.
Для развлечения я часто сам задавал эти вопросы людям, которые бойко толковали об этой знаменитости, ее делах и высказываниях. Расспрашиваемые с удивлением обнаруживали, что принимали эту славу полностью на веру и понятия не имели ни кто такая Олив Логан, ни что она совершила, – если вообще совершила что-нибудь.