Автобиография
Шрифт:
Около 1849 или 1850 года Орион разорвал свои отношения с типографией в Сент-Луисе, приехал в Ганнибал и купил еженедельную газету «Джорнал», вместе с оборудованием и неосязаемыми активами, за пятьсот долларов наличными. Наличность он занял под десять процентов у старого фермера по имени Джонсон, жившего в пяти милях от города. Затем он снизил цену подписки с двух долларов до одного. Он снизил также расценки на объявления примерно в той же пропорции, тем самым с абсолютной неопровержимостью выявив одно обстоятельство: что бизнес никогда не принесет ему ни единого цента прибыли. Он забрал меня из конторы «Курьера» и нанял в свою собственную, за три с половиной доллара в неделю, что было непомерным жалованьем, но Орион всегда был щедр, всегда великодушен со всеми, кроме самого себя. В моем случае ему это ничего не стоило, потому что, пока я у него работал, он никогда не был в состоянии заплатить мне ни пенни. К концу первого года владения газетой он обнаружил, что должен принять какие-то меры экономии. Аренда офиса была дешевой, но недостаточно. Он не мог себе позволить платить вообще какую-либо аренду, поэтому перенес все производство в дом, где мы жили, и это жестоко ограничило жизненное пространство. Орион поддерживал жизнь в этой газете в течение четырех лет, но я не имею понятия, как он этого добивался. К концу каждого года ему приходилось выворачиваться наизнанку и наскребать по крохам, чтобы заплатить проценты мистеру Джонсону в размере пятидесяти долларов, и эти пятьдесят долларов были, вероятно, почти единственной наличностью, какую
Заработать средства к существованию в Маскатине было попросту невозможно, поэтому Орион и его молодая жена переехали в Кеокук, потому что она хотела быть поближе к родственникам. Он купил типографию по печатанию коммерческой малотиражной продукции – в кредит, конечно, – и сразу же снизил цены до такого уровня, на котором даже подмастерье не смог бы заработать себе на жизнь, и такое положение вещей продолжалось.
Я не присоединился к переселению в Маскатин. Как раз перед этим событием (которое, я думаю, произошло в 1853 году) я исчез однажды ночью и сбежал в Сент-Луис. Там я некоторое время работал в наборном цехе газеты «Ивнинг ньюс», а затем отправился странствовать, чтобы посмотреть мир. Миром был город Нью-Йорк, и там проходила маленькая международная ярмарка. Она открылась в том месте, где потом находился большой резервуар и где сейчас строится роскошная публичная библиотека – на Пятой авеню и Сорок второй улице. Я прибыл в Нью-Йорк с двумя или тремя долларами в виде карманной мелочи и с десятидолларовым банковским билетом, зашитым в подкладку пальто. Я получил работу с грабительской оплатой в заведении Джона А. Грея и Грина на Клифф-стрит и нашел кров и стол в довольно грабительском пансионе на Дуэйн-стрит. Фирма платила мне зарплату ничего не стоящими бумажными деньгами по их нарицательной стоимости, и моего недельного заработка хватало только на то, чтобы оплатить стол и проживание. Вскоре я отправился в Филадельфию и проработал там несколько месяцев в качестве младшего корректора в газетах «Инкуайрер» и «Паблик леджер». Наконец я совершил мимолетное путешествие в Вашингтон, чтобы посмотреть тамошние достопримечательности, а в 1854 году вернулся в долину Миссисипи, просидев в вагоне для курящих в течение двух или трех суток. Я достиг Сент-Луиса совершенно вымотанным. Я лег спать на борту парохода, шедшего в Маскатин, тут же заснул, прямо в одежде, и не просыпался тридцать шесть часов.
Я проработал в той маленькой типографии в Кеокуке года два, не меньше, не получая ни цента, поскольку Орион никогда не был в состоянии что-либо платить, но мы с Диком Хайемом хорошо проводили время. Я не знаю, что получал Дик, но, вероятно, это были только нереализуемые обещания.
Однажды, среди зимы 1856 или 1857 года – думаю, это был 1856 год, – я шел в предполуденное время по Мейн-стрит Кеокука. Стояла стужа – такая стужа, что улица была почти пустынна. По земле и тротуару мела легкая сухая поземка, завиваясь то туда, то сюда и образуя всевозможные красивые фигуры, от созерцания которых, однако, становилось еще зябче. Ветер пронес мимо меня клочок бумаги и прибил к стене дома. Что-то в бумажке привлекло мое внимание, и я ее поднял. Это оказалась банкнота в пятьдесят долларов; такую я видел впервые в жизни, и такого количества денег одновременно мне тоже видеть не доводилось. Я дал объявления в газеты и за последующие несколько дней настрадался больше, чем на тысячу долларов, от страха, что владелец увидит объявление, придет и заберет мое богатство. Не меньше четырех дней прошло, а претендент все не объявлялся, после чего я не смог больше выдерживать такие страдания. Я почувствовал, что следующие четыре дня не пройдут так же благополучно и безопасно. Я почувствовал, что должен забрать деньги от греха подальше. Поэтому я купил билет до Цинциннати и отправился в тот город. Там я проработал несколько месяцев в типографии Райтсона и Ко. До этого я читал воспоминания лейтенанта Херндона о его исследованиях Амазонки, и меня чрезвычайно прельстило то, что он писал о коке. Я решил отправиться в верховья Амазонки собирать коку, чтобы потом продать и сколотить таким образом состояние. С этим великим замыслом, обуревавшим мой мозг, я двинулся в Новый Орлеан на пароходе «Пол Джонс». Одним из лоцманов этого судна был Хорас Биксби. Постепенно я с ним сдружился и очень скоро стал немало помогать ему в управлении судном во время его дневных вахт. По прибытии в Новый Орлеан я навел справки о судах, отправляющихся в бразильский штат Пара, и узнал, что таковых нет и в течение ближайшего столетия, вероятно, не будет. Мне не пришло в голову осведомиться о таких мелочах, прежде чем покидать Цинциннати, так что я остался ни с чем. Я не мог попасть на Амазонку. У меня не было друзей в Новом Орлеане и практически не было денег. Я пошел к Хорасу Биксби и попросил его сделать из меня лоцмана. Он сказал, что сделает это за сто долларов наличными с предоплатой, поэтому я рулил за него до Сент-Луиса, занял деньги у мужа моей сестры и заключил сделку. Зятя я приобрел несколькими годами раньше. Это был Уильям А. Моффетт, коммерсант, уроженец Виргинии – прекрасный человек во всех отношениях. Он женился на моей сестре Памеле, и Сэмюэл Э. Моффетт, о котором я уже говорил, был их сыном. За полтора года я сделался полноправным лоцманом и исполнял эту службу до тех пор, пока транспортное движение на Миссисипи не застопорилось из-за разразившейся Гражданской войны.
Тем временем Орион пыхтел на своей малотиражной типографии в Кеокуке, и они с семьей жили у родителей его жены – официально как квартиранты, но маловероятно, чтобы Орион был когда-нибудь в состоянии оплачивать стол и квартиру. Поскольку он почти ничего не брал за выполняемую на его предприятии работу, то ему почти нечего было там делать. Ему всю жизнь было невдомек, что работа, выполняемая на бесприбыльной основе, вырождается и вскоре уже ничего не стоит и что клиенты вынуждены идти туда, где могут получить лучшую продукцию, даже если им приходится платить за нее более высокую цену. У него была масса времени, и он снова взялся за Блэкстоуна [180] . Он также вывесил объявление, предлагавшее публике его услуги в качестве адвоката. Он так и не получил ни одного дела и даже ни одного желающего, хотя был вполне готов вести юридические дела даром и сам доставлять канцелярские принадлежности. Он всегда отличался щедростью в таком духе.
180
Блэкстоун –
Вскоре он переехал в крохотное селение под названием Александрия, в двух или трех милях ниже по реке, и вывесил это объявление там. Никто не клюнул. К этому времени он был уже очень сильно на мели. Но тут я начал зарабатывать по двести пятьдесят долларов в месяц лоцманом и поддерживал его с этого времени и до 1861 года, когда его старинный друг Эдвард Бейтс, тогда член первого кабинета мистера Линкольна, добыл ему место секретаря вновь образованной Территории Невада. Тогда мы с Орионом отправились туда сухопутным маршрутом, в почтовом дилижансе. При этом я оплатил проезд, что было довольно чувствительно, и вез с собой те деньги, что сумел скопить, – долларов, наверно, восемьсот; все они были серебром и представляли изрядную помеху из-за своего веса. И была у нас еще одна помеха, а именно «Большой словарь». Он весил примерно тысячу фунтов и был страшно разорительным, потому что компания почтовых перевозок облагала перевес багажа дополнительной платой за каждую унцию. Мы могли бы содержать семью на то, во что обошелся нам этот словарь в смысле дополнительного фрахта. И словарь-то был не очень хороший: там не было никаких новых слов, а только устаревшие, употреблявшиеся, когда еще сам Ноа Уэбстер [181] был ребенком.
181
Уэбстер, Ноа (1758–1843) – американский лексикограф, языковед, составитель «Американского словаря английского языка». – Примеч. науч. ред.
Пятница, 30 марта 1906 года
Интервью мистера Клеменса с Чайковским и взгляды мистера Клеменса на русскую революцию. – Мистер Клеменс председательствует на собрании ассоциации, образованной в интересах взрослых слепых. – Его первая встреча с Хелен Келлер. – Письмо от Хелен Келлер, которое мистер Клеменс зачитал на этом собрании
Я на время оставлю Ориона и вернусь к нему позднее. На данный момент меня больше интересуют дела сегодняшние, чем наши с Орионом похождения сорокапятилетней давности.
Три дня назад один из соседей привел ко мне в дом знаменитого русского революционера Чайковского [182] . Внешне уже немолодой, седой человек, он проявил себя настоящим Везувием, который и по сию пору является мощным действующим вулканом. Человек этот так полон веры в окончательное и почти немедленное торжество революции и разрушение злодейского самодержавия, что я сам почти уверовал вместе с ним. Он приехал сюда в надежде разжечь пожар благородного сочувствия в нашей обширной восьмидесятимиллионной нации счастливых и полных энтузиазма свободных людей. Но честность обязала меня влить в его кратер немного холодной воды. Я сказал ему о том, что считаю верным: что всевозможные Маккинли, Рузвельты и мультимиллионеры – последователи Джея Гулда [183] , человека, который за свою короткую жизнь разложил коммерческие моральные принципы нации и оставил их смердеть после своей смерти, – целиком и полностью превратили наш народ из нации с весьма высокими и почтенными идеалами в ее полную противоположность; что у наших людей больше нет идеалов, достойных обсуждения; что наше христианство, которым мы всегда так гордились – не сказать кичились, – ныне всего лишь оболочка, подлог, лицемерие; что мы утратили наше старинное сочувствие к притесняемым, борющимся за жизнь и свободу; что когда мы не холодно-безразличны к таким вещам, то глумимся над ними и это глумление – почти единственная реакция газет и нации в отношении подобных вещей; что его массовые митинги не найдут отклика у людей, называющих себя типичными американцами, если они вообще могут называть себя американцами; что его публика будет состоять из иностранцев, которые так настрадались за последнее время, что у них еще не было возможности американизироваться, а у их сердец – превратиться в камень; что эта публика будет состоять из бедняков, а не из богачей; что они будут отдавать и отдавать щедро, но они будут отдавать от своей бедности и в денежном выражении результат окажется невелик. Я сказал, что, когда нашего ветреного и эпатажного президента год назад осенило разрекламировать себя по свету как нового ангела мира, когда он поставил задачу добиться мира между Россией и Японией и имел несчастье достичь своей непродуманной цели, никто в нашей нации, кроме доктора Симена и меня, не выразил общественного протеста против этого безрассудства из безрассудств. Что в то время я был уверен: этот пагубный мир на неопределенное время отодвинул неминуемо надвигавшееся освобождение русского народа от его вековых цепей – отодвинул, возможно, на века; что я был уверен: Рузвельт нанес в то время русской революции смертельный удар, и я до сих пор придерживаюсь этого мнения.
182
Чайковский, Николай Васильевич (1850–1926) – русский революционер. В 1906–1907 гг. совершал туры по США для сбора средств на закупку оружия для революции в России. В 1918–1919 гг. был председателем Временного правительства Северной области. – Примеч. науч. ред.
183
Гулд, Джейсон (Джей) (1836–1892) – американский финансист. Современные биографы считают, что его образ «барона-разбойника» был во многом преувеличен прессой, однако в популярной и учебной литературе личность Гулда по-прежнему подается как пример особо беспринципного воротилы. – Примеч. науч. ред.
Замечу здесь в скобках, что вчера вечером я впервые в жизни столкнулся с доктором Сименом и обнаружил, что его мнение остается сегодня таким же, как в то время, когда этот бесславный мир был заключен.
Чайковский сказал, что мои слова привели его в глубокое уныние и он надеется, что я ошибаюсь.
Я сказал, что тоже на это надеюсь.
Он сказал:
– Как же так, от вашего народа только два или три месяца назад поступило мощное пожертвование, и это обрадовало нас всех в России. Вы собрали два миллиона долларов единым духом, фактически в один момент, и послали этот весьма благородный и великодушный вклад страдающей России. Разве это не меняет ваше мнение?
– Нет, – ответил я, – не меняет. Эти деньги поступили не от американцев, они поступили от евреев; значительная часть – от богатых евреев, но наибольшая их часть – от русских и польских евреев Ист-Сайда, то есть они поступили от очень бедных. Евреи всегда были склонны к благотворительности. Страдание всегда может тронуть сердце еврея и максимально обложить данью его карман. Он придет на ваш митинг. Но если вы найдете там каких-нибудь американцев, поместите их под стекло и выставьте для обозрения публики. Это зрелище потянет на пятьдесят центов за голову, и постарайтесь в это поверить.
Он попросил меня прийти на вчерашний вечерний митинг и выступить, но я был связан другой договоренностью и не мог согласиться. Тогда он попросил меня написать строчку-другую, которые можно было бы зачитать на митинге, и я с готовностью это сделал.