Автохтоны
Шрифт:
У крыльца мокрый, взъерошенный голубь с горловым воркованием выхаживал вокруг гладкой, перышко к перышку, голубки.
– Не знаю такой. – Это был другой вахтер, мышеватый, с серыми, зачесанными назад волосами, с серым лицом, блеклыми серыми глазами, в серой куртке, и голос у него был серый, и жизнь у него была серая, если вообще была.
– А вы посменно работаете?
– Как кому удобно, так и работаем, – скучно сказал вахтер.
– А ваш напарник? Такой, ну, крупный? Волосы зачесаны через лысину?
– Не
– Но как-то же вы сменяетесь?
– Я сдаю Казику. А кому Казик сдает, я не знаю. А зачем вам?
– Я по одному делу о наследстве, – сказал он веско, – разыскиваю наследников Нины Корш.
– Не знаю такой, – повторил вахтер, – были тут какие-то Корши, но давно. Держали доходный дом на Дворецкой.
– Этих я знаю. Это не те Корши.
В фойе двое равнодушных людей в комбинезонах снимали со стен забранные в стекло фотографии оперных прим. Освобожденные стены казались непристойно голыми, словно женское лицо без косметики…
– Опять вы?
Артистическое лицо Витольда исказила гримаса отвращения.
– Вы меня преследуете? Зачем? Зачем вы меня преследуете?
Витольд был в твидовом пальто с поднятым воротником и в черной мягкой шляпе. Вокруг шеи обернут длинный черный шарф.
Чтобы не раздражать вахтера, он отступил в сторону, и Витольд протиснулся боком в фойе, обдав его запахом дорогого мужского одеколона.
– Я же сказал, не буду это ставить! Я что, вам давал какие-то надежды? Что-то обещал?
Витольд нетерпеливо разматывал шарф, точно тот его душил. Лицо у Витольда было высокомерное и несчастное.
– Не буду ставить эту вашу графоманию. Ясно? Не буду!
Витольд помотал головой, словно бы отгоняя севшую на нос муху.
– А мэр положительно обещал финансировать проект…
– Да срал я на вашего мэра, – сказал Витольд и сам испугался.
– Это вы зря. На мэра нельзя срать ни в коем случае, – строго сказал он.
Витольд молчал. Лицо у Витольда было трагическое, скорбный рот выгнулся подковой. Он поглядел на руку Витольда, разматывающую петлю шарфа. Рука мелко подрагивала.
– Послушайте, – голос Витольда звучал жалобно, – вы же все врете. Зачем вы все время врете? Что вам от нас нужно? Зачем вы вообще сюда приехали? Уезжайте, а? Мы уж тут сами как-нибудь разберемся!
– Конечно, – согласился он, – разумеется.
– А я как раз собирался звонить. Откуда вы знали, что я тут?
Потертый опель Валека был по уши забрызган грязью. Куда это Валек ездил, что так изгваздался?
– Все ходят своими путями, – философски сказал Валек.
– Что, опять на кладбище?
Мимо мокрых тритонов, томившихся в пустых фонтанах, мимо мокрого Франтика во главе нахохлившейся группы туристов, мимо людей в мокрых комбинезонах, сгружающих ведра, полные бледных мокрых цветов. Слишком много цветов…
– Нет, – с некоторым сожалением проговорил Валек, – это в городе. Ну вот, тут распечатка, посмотрите пока.
– Я посмотрю потом. А
– Коротко? Состоятельная семья. Отец адвокат, ну и он тоже поступает на факультет права. Примыкает к социалистам. Правда, ненадолго. Переезжает в Краков, поступает в военную академию. В чине майора очень эффективно подавляет восстание национал-патриотов. Становится комендантом города. Первую войну заканчивает в чине полковника. Во вторую координирует действия местного подполья. Арестован НКВД. Интернирован. Пропал без вести. Да, видный масон. Высшая степень посвящения. Теософ, ученик Блаватской.
– Хороший голос?
– Ах да, верно. Даже какое-то время пел в опере, в студенчестве. Вот, выходим.
Он с неохотой выбрался из теплого нутра автомобиля.
– Здесь он родился. Классицизм, вторая половина девятнадцатого века. С архитектурной точки зрения ничего особенного. Доску недавно повесили.
– Он действительно был так красив?
– Да. Там есть фотографии, я вам принес. Белокурая, хм, бестия. Из породы победителей. Но в какой-то момент, хм, ему перестало везти.
– С этого места поподробней, пожалуйста.
– Ах, ну. Тогда в машину. А то капает с крыши. Так вот, начало Второй мировой он встречает полковником. И аккурат за день до капитуляции Варшавы, в тридцать девятом, Руммель подписывает приказ о создании боевой подпольной организации. С одним центром в Варшаве, а вторым – здесь, у нас. И как вы думаете, кто стоит во главе местного центра? Так вот, приказ был подписан 27 сентября, а 28 сентября в том самом монастыре Сакрекерок НКВД находит тайник с картотекой и архивом польской контрразведки. Дальше, понятно. Аресты, вербовка… Очень, хм, удачно для них получилось, вы не находите?
– Полагаете, был предатель? Неужели сам Костжевский?
– Что вы! Он был храбрый человек, блестящий военный. Он как раз сумел спасти организацию. Ценой больших потерь, но сумел. Но предатель, безусловно, был. А дальше происходит вот что. Группа Костжевского готовит несколько террористических актов, и вы понимаете, почти все эти акты проваливаются. Начинаются аресты. Сначала берут Нахмансона, ну, мужа Валевской, вы знаете, потом Ковача. И вот что любопытно – инструкции, вернее, ориентировку Костжевский получает из Варшавы, через некоего Андрыча, и вот этот Андрыч передает приказ к вооруженному выступлению. А заодно сообщает, что Варшава настоятельно рекомендует спровоцировать показательный погром.
– Что?
– Погром. Показательный. Чтобы выдавить евреев из города. Чтобы они ушли вместе с советами. Костжевскому это кажется настолько странным, что он решает сам, напрямую, связаться с Варшавским центром, пытается перейти границу и попадает к НКВД. Дальше еще интересней – его освобождают.
– Не может быть!
– Освобождают, и он снова начинает формировать подполье. Русские уходят, приходят немцы, и он сражается уже против немцев.
– А потом?
– Потом следы его теряются. Тогда было много… безымянных героев.