Автохтоны
Шрифт:
Он остановился у витрины аптеки, где меж фарфоровых ступок и медных гирек вызывающе красовался муляж человека без кожных покровов, и, прикрываясь рукой от ветра, вытащил из кармана мобилу.
Нет, сказала дриада, голос ее был ленив и равнодушен, еще не собрали. Потому что пассифлора, понимаете? Пассифлора вообще-то редкий цветок, ее пришлось заказать в оранжерее. Доставят только завтра. Это ничего? Это ничего, спасибо, сказал он и спрятал мобилу обратно; там, в тепле куртки, она чуть ощутимо благодарно вздрогнула
Почему так хочется есть? Он же только что слопал такую здоровенную отбивную? Ах да, это потому что как раз время идти к Юзефу. Рефлекс. Как у собаки Павлова. Он замедлил шаг, раздумывая и даже испытывая некоторую неловкость, вызванную собственной пищевой невоздержанностью, но все-таки решил в пользу Юзефа. Во-первых, там наверняка будет Вейнбаум, во-вторых, чечевичная похлебка. Он никогда не думал, что пристрастится к чечевичной похлебке.
Темную фигуру сумерки как бы вытолкнули ему навстречу, и он вздрогнул, но тут же почуял знакомый запах мокрой псины и дубленой кожи.
– Мардук!
– Я Упырь, – укоризненно сказал Упырь.
– Прости, брат. В темноте не разглядел. А что ж ты один-то? Где Мардук? – спросил он, чтобы не казаться невежливым.
Почему мне не дают спокойно поесть чечевичной похлебки?
– Мардук очень занят, брат.
В рюкзаке у вольного райдера звякало и брякало. Опять пиво? Ох, нет. Только не это.
– Брат, – сказал он душевно, – давай не сегодня. Я устал. И вообще.
Упырь взял его лапой за локоть. Хватка была такой крепкой, что он чувствовал каждый упырский палец сквозь плотную ткань куртки…
– Тебе надо пройти со мной кое-куда, брат.
Глаза Упыря прятались в затененных впадинах глазниц и поблескивали оттуда. Неприятное лицо. Чужое. Упырь или зомби. Тьфу, он и есть Упырь. Сейчас скажет, что хочет съесть мой мозг. Он, собственно, уже ест мой мозг.
– Никуда я не хочу идти!
– Да-да, – миролюбиво сказал Упырь, – я знаю.
Огромной своей лапой в кожаной перчатке с обрезанными пальцами Упырь продолжал удерживать его локоть. Высвободиться не было никакой возможности.
– Куда ты меня тащишь?
Упырь приблизил большое лицо к его лицу. Мокрой псиной запахло еще сильнее.
– В одно место, – сказал вольный райдер раздельно, – где ты переночуешь. Ясно?
– Нет. Я ночую в хостеле. «Пионер» называется.
– Тебе нельзя в хостел.
– А к Юзефу – можно? Я хочу к Юзефу. Я всегда в это время хожу к Юзефу.
– Перетопчешься, – сказал Упырь.
– Ты невежлив, брат, – кротко сказал он. И второй, свободной рукой двинул Упыря под дых. Упырь даже не пошатнулся, только коротко выдохнул, а костяшки пальцев тут же заныли, словно бы он ударил в обшитый кожей железный лист.
– Жить хочешь? – просто сказал Упырь.
– Более или менее.
– Тогда пошли. Что ты, правда, как маленький. Пойдем-пойдем, тут буквально два шага.
А я так хотел поесть горяченького, остренького, потом лечь в кроватку, накрыться с головой одеялом и ни о чем не думать. Иногда
Мокрый газон с остатками снега, подворотня, проходной двор, еще один проходной двор, освещенное окно первого этажа, девушка с высоко зачесанными волосами, в черном вечернем платье подкрашивает глаза у трюмо; витрина рюмочной, где молчаливые мужчины за высокими столиками стоя едят пельмени из пластиковых тарелок. Еще одна подворотня, проходной двор, проулок, цветные фонарики, толпа экскурсантов, возглавляемых еще одним фланером, не Франтиком, пониже и потолще. Еще подворотня.
– Постой, – он, наконец, выдернул руку, – это же…
Упырь мягко стукнул по двери кожаным кулаком. Окошечко с лязгом отворилось, и мрачная будка вышибалы затмила квадратик скудного света.
– Наше солнце – луна! – сказал Упырь и с неожиданной энергией втолкнул его, упиравшегося, в приоткрытую дверь.
А он-то было решил, что ему и впрямь угрожает неведомая опасность.
– Опять схрон! Опять Лесные братья! Опять кулеш в солдатских мисках! Мудак ты, Упырь, и чувство юмора у тебя мудацкое.
– Ты это о чем, брат? – поднял Упырь рыжие брови.
– Я ж сказал, я всегда в это время хожу к Юзефу… я…
Но Упырь уже махал кому-то рукой, протискиваясь меж сидящими, оставалось либо уйти, либо плюнуть, сесть на лавку и спросить пива. Он решил в пользу пива.
Он узнал ее прежде, чем даже успел обернуться.
– Опять не обслуживаете этот столик?
– Этот как раз обслуживаю.
– Тогда… что вы мне посоветуете?
Она молча подвинула ему меню, распечатанное на состаренной бумаге. Пельмени тут были обозначены как «ворожьи ушки». Ну-ну. Оставив его наедине с меню, она было двинулась прочь, но он поймал ее за руку.
– Послушайте, Лидия. Тут все какое-то… Я устал, Лидия. Я перестаю понимать…
– Нам нельзя вести личные разговоры с посетителями, – сказала она скучно. Ловко, легко, словно ее этому специально обучали, высвободила руку.
– Слышь, сестренка! – Возвратившийся Упырь с грохотом отодвинул тяжелым кованым носком некстати подвернувшийся табурет. – Это не надо. Бумажку эту совать не надо. Ты лучше, это, проводи нас.
Она смотрела строго из-под надвинутой на лоб черной косынки. Она была очень высокая. Даже выше Упыря. Ненамного, но выше. И ненамного уже в плечах.
– У тебя нет допуска, – сказала она.
Тихо, не для, хм, ворожьих ушей, но он услышал. Или прочитал по губам. Впрочем, может быть, она сказала «пропуска».
Упырь что-то молча вложил ей в ладонь и стиснул своей огромной лапой.
Он вдруг отчетливо стал слышать каждый звук их разговора, словно они втроем были отделены от шумного зала тонкими воздушными перегородками.
– Он чужой. – Слова сыпались жесткие, как ссохшиеся горошины.
– Это приказ, сестренка, – сказал Упырь. – Приказы не обсуждают.